Моноклон - [9]

— И что?

— И он стал тереться между ними, а я его ими сжала.

— Сильно сжала?

— Достаточно.

— А он что в это время делал?

— Фаллос?

— Он сам!

— Он по-прежнему внедрялся языком в мою попку.

— О-о-о… хорошее слово… — нервно улыбнулась Малавец, двигая рукой под юбкой. — Внедрялся… именно внедрялся. Точное слово! Внед-рял-ся! И тебе было хорошо?

— Да, мне было хорошо. У него язык такой… настойчивый.

— А фаллос?

— Фаллос горячий.

— И крепкий?

— Крепкий. Твердый.

— Твердый и большой. Ведь, правда, у него большой? Ты это сразу почувствовала?

— Да, — Сотникова обхватила руками свои бедра, вздохнула, распрямляясь, выпятив грудь. — Он у меня между колен прошел и высунулся.

— Знаешь, какой он длины?

— Нет.

— Угадай, — нервно улыбалась, покачивая головой, Малавец.

Пятна на ее щеках проступили сильнее.

— Двадцать?

— Двадцать четыре сантиметра. Вот каков божественный фаллос моего бывшего мужа. А головка его фаллоса — как большой абрикос. Только малинового цвета. Ты видела его головку?

— Да, я поглядывала вниз, хоть и продолжала чистить рыбу.

— Ты… так краешком глаза, да? Свой глазок-смотрок, да? Краешком… краешком увидела, как он это, да?

— Угу.

— Как он высунулся… упругий, да? Туда-сюда, да? Туда-сюда… через ножки твои белые, да?

— Да.

— А сам он… что… сам что? Сам что он?

— Он мычал.

— В попку мычал?

— В попку мычал.

— И язычком в нее, да? Да? Язычком в попочку, а фаллосом своим мужественным… между ножек белых, ножек гладких, да? Ты ножки свои эпилируешь или бреешь?

— Просто брею.

— Сама?

— Да.

— Молодец. Сама! Ты побрила их специально, накануне, да?

— Да.

— Побрила, тайно побрила, гладила ножки свои, готовила, чтобы ему было слаще, нежнее для фаллоса, да?

— Да.

— Чтобы скользил он… скользил по нежному, через нежное… через ножки Катенькины… так вот… скользил, скользил, сколь-зил, сколь-зил, сколь-зил… а-а-а-а-а!!

Малавец оцепенела, открыв рот и закатив глаза. Вскрик ее перерос в хрип. Сотникова угрюмо смотрела на нее, сложив руки на груди.

— Ой, не могу… — Малавец уронила голову на стол, затихла, слабо всхлипывая.

Сотникова закурила.

— Ой… кошмар… кошмарик… — дышала Малавец, поднимая и опуская узкие худые плечи.

Отдышавшись, она понюхала из пудреницы. Отпила сока из бутылки. Откинулась в кресле:

— Кать, ты волком-то на меня не смотри. Не надо.

Сотникова отвернулась.

— Мы с тобой договорились: три ходки. Две уже прошли. Сходишь к нему, когда он из отпуска вернется, в последний раз, и дело с концом.

— Лучше бы деньгами, — Сотникова встала, достала из холодильника бутылку минеральной воды, налила себе в стакан.

— Денег мне от тебя не нужно. Я уже озвучила тебе: взяток не беру.

— Напрасно.

— Ты не хами мне, Кать. Я все-таки тебя постарше. Я, Катенька, видала такое, что тебе и не снилось.

— А может, все-таки деньгами? — Сотникова подошла к Малавец, присела на край стола со стаканом в руке.

— Не все в жизни измеряется деньгами, — Малавец положила свою небольшую руку Сотниковой на колено.

— А может? — Сотникова зло смотрела на Малавец.

— Кать, мы договорились.

— А может?

— Кать… — Малавец решительно вздохнула, сцепила пальцы замком.

— А может? — голос Сотниковой дрогнул.

— Катя! — Малавец хлопнула ладонью по столу.

— А может?! — вскрикнула Сотникова, отбросив стакан и красивые, полные губы ее затряслись.

Не разбившись, стакан покатился по полу.

Малавец встала, обняла ее за плечи:

— Катя. Давай по-хорошему.

Сотникова отвернулась. Малавец вздохнула, подпрыгнула и села рядом с ней на стол:

— Я тебе сейчас расскажу одну историю. И ты все поймешь. Вот двое. Он и она. Встретились. Полюбили друг друга. Быстро выяснилось, что они не просто любят друг друга, а жить без друг друга не могут. Совпадают, как две половинки прекрасной раковины. А внутри — жемчуг. Большая жемчужина любви. И она сияет в темноте. Они счастливы. Счастливы и душевно и физиологически. От акта любви получают колоссальное наслаждение. И у него, и у ней были истории раньше. Были партнеры, были партнерши. Но все померкли по сравнению с реальностью, так сказать. Все прошлое померкло. То есть их близость, это было что-то… Искры сыпались, сердце останавливалось. Иногда она даже теряла сознание. А он, когда кончал, плакал, как ребенок. Так это было сильно. И они были так счастливы, так счастливы, что… просто словами это и выразить невозможно. Как говорится: счастливы вместе. И счастливы не-ре-аль-но! Вот. А потом она забеременела. Они очень хотели ребенка. И он родился — мальчик, здоровый, жизнерадостный. Плод их любви. Она кормила его своей грудью, молока было много. И муж, чтобы не было мастита, помогал ей, сцеживал у нее молоко. Потом он стал просто отсасывать у нее молоко, просто пить его. Ему очень понравился вкус ее молока, ему все в ней нравилось, он боготворил ее, как и она его. Она кормила своей грудью двух своих любимых мужчин — сына и мужа. И была счастлива. И это продолжалось целый год. А потом она перестала кормить сына. Но муж продолжал пить ее молоко. Он очень любил одну позу во время их соития: он сидит на стуле, она сидит на нем лицом к нему. И во время акта он сосал ее груди. А они отдавали ему молоко. И оно не кончалось, оно лилось ему в рот, лилось сладким потоком, потоком любви и благодарности этому человеку, благодарности за то, что он есть, что она его встретила, что они вместе. И это продолжалось. Десять лет. Невероятно, да? Никто и не поверит в такое! Десять лет она поила своим молоком любимого человека. Поила по ночам. Вот… А потом она стала чувствовать смертельную слабость. У нее было много работы, она делала свою карьеру, серьезную. У нее начались головокружения, она похудела. Она обратилась к врачу, рассказала об их сладкой тайне. Врач сказал, что это разрушительно для ее здоровья. И она перестала кормить мужа своим молоком. Он конечно же понял ситуацию, он сам и предложил это, естественно, он же хотел ей добра, он думал об их счастье, о будущем. Они хотели еще детей. Ее карьера состоялась, да и он прилично зарабатывал. После того как она перестала поить его молоком, она поправилась, головокружения прошли. Она забеременела, но девочка родилась мертвой. А через год он ушел от нее к другой женщине. К другой женщине… — Малавец погладила плечо Сотниковой, помолчала.