Монограмма - [17]

Проследить, как весь путь этого первого человека (условно говоря, жертвы) складывается из предательств, лжи, лицемерия, измен, сделок с совестью и т. п., из его падений и возвышений, нисхождений в ущелье, в ад измены и зла, и восхождений к вершине, к добру, цветам, чистому верховному снегу; и то же самое с другим (палачом), те же нисхождения долу и восхождения, добро и зло, падения и возвышения… Только почему все-таки за 8000 верст? Зачем так далеко? Они могут жить в одной стране, на одной улице, даже в одной семье (и часто живут рядом), под одной крышей; быть матерью и сыном, мужем и женой, дочерью и отцом, просто друзьями. Их пути идут параллельно, пересекаются, расходятся, опять сближаются. Они всегда вместе — палач и жертва — сиамские близнецы, у них общее кровообращение; они карабкаются к одной и той же непонятной им сияющей вершине жизни, то опускаясь, то подымаясь, то теряя друг друга из виду, то сталкиваясь лицом к лицу, а кому из них случится на этом пути быть палачом, кому жертвой, когда они встретятся, — дело, как говорится, случая, ибо мы все друг для друга мука, все друг для друга обман, каждый для другого палач, считающий себя жертвой… Но чем являются друг для друга палач и жертва, если уж нужно разделять их, — знаем ли мы, хотим ли знать? Точно ли оба ненавидят или, может, один любит, а другой ненавидит? Или оба любят, даже обожают, друг друга? Не достигают ли они при сближении взаимной и величайшей, неземной любви — а мир так и плачет над ними, не распознав этого? Да и кто здесь палач, а кто жертва: палач ли, остающийся с муками совести, казнимый ими, — или жертва, все простившая своему палачу, потому что не простить невозможно: разве занесший над твоим горлом нож убийца не последний отзвук твоей жизни и разве не должны мы любить ее всю, вместе с уже затуманенным нашим дыханием ножом?

Даже рассматриваемая в пределах одной жизни, эта проблема сложнее, чем кажется, и уважение, даже почтение к палачу, осуществляющему трансцендентную цель, было во все века непререкаемым. Тем более если проследить пути палача и жертвы не в рамках одной жизни, а в контексте многих прошлых существований, на полотне всего их кармического опыта… А не была ли эта жертва, столь прекрасно собирающая сейчас цветы, в некоем прошлом рождении сама палачом? А не будет ли снова этот палач в будущем рождении жертвой? Не есть ли это вечный закон, вечная необходимость, силой которой и существует жизнь? Как вообще может осуществиться добро и справедливость без зла? По слову Махабхараты, этот закон вечного воздаяния выглядит так: сын, убивающий в этом рождении свою мать, станет в следующем рождении матерью, убиваемой своим сыном. Царь Ирод отбудет (уже отбыл) каждым из убиенных им младенцев; младенцы сами были некогда Иродами. Кто и когда, однако, разорвет этот круг и выйдет из него? Великий бесконечный круг сансары может быть разъят Благородным Восьмеричным Путем.

Ту грудь, что некогда питала его, он сжимает, охваченный страстью. В том лоне, что некогда породило его, он предается наслаждению.

Та, что была ему мать, — снова жена; та, что была жена, — снова мать. Тот, что был ему отец, — снова сын; тот, что был сын, — снова отец.

Так в круговороте бытия, словно ковш водочерпального колеса, блуждает человек, рождаясь в материнской утробе, и приходит в миры (из Йогататтва упанишады).

МЕДИТАЦИЯ ЛИДЫ: АХАРЕ ПАТИКУЛА САНЬНЯ.

Этот тип медитации имеет целью устранить жадность и влечение к пище как к наслаждению. Созерцается отвратительность материальной пищи в десяти различных аспектах.

С точки зрения трудности ее добывания, поисков, нечистоты, порчи, переваривания, выделения, болезни от нее и т. п.

Нуждающийся в пище должен оставить свои духовные занятия, покой и уединение ради своего прокормления, подвергать себя унижению и даже рабству у дающего ее, терпеть жар и холод, дождь и ветер, побои и оскорбления, выносить всяческую несправедливость от даятелей, проходить многие нечистые места, рисковать, страшиться, страдать и, найдя ее наконец, — разочароваться. Отвратительно, гадко.

Чистая и привлекательная поначалу, она легко портится, разлагается и источает зловоние. Отвратительно, гадко.

Она пачкает руки, губы, нос, щеки, язык, нёбо, заливает их жиром, ты становишься мерзок самому себе. Отвратительно, гадко.

Вначале она очаровывает вкус, зрение, обоняние, все чувства; немного спустя она уже причиняет муку и искажает черты. Отвратительно, гадко.

Положенная в рот, пережеванная, смоченная слюной и проглоченная, она тут же теряет свои привлекательные свойства, изменяет цвет и запах и превращается в тошнотворную массу, подобную извергнутому собакой. Она становится отталкивающей, так что всякий с отвращением бы отвернулся от содержимого собственного желудка. Отвратительно, гадко.

Удерживаемая внутри, она смешивается с различными секрециями — желчью, слизью, гноем, кровью. Отвратительно, гадко.

Переваренное беспрерывно перемешивается с непереваренным, и так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, всю жизнь. Газы, соки, брожение, бурление, урчание, стенание — и так без отдыха, без покоя. Отвратительно, гадко.