Моногамия - [149]

— Нет.

— Иди собирайся. Удачного перелёта.

Вот так быстро и виртуозно Алекс решил мою проблему по имени Николь. А ведь всё могло бы сложиться совершенно иначе… И да, я впервые в жизни слышала, а потом ещё и видела, как плачет двоюродная сестра Николь. Нет, я не ликовала, я думала о том, как же в жизни всё относительно и непредсказуемо. Неоднозначно.

Глава 24

Я никогда не доверяла полностью женщинам, а особенно тому, что они говорят. По этой причине сообщение Кристен на нашей первой совместной вылазке на шопинг о том, что Алекс любвеобилен, огорчило меня, но не затронуло глубоко. Женщины, а особенно отвергнутые (что уж греха таить, ни за что не поверю, что к Алексу она испытывала только дружеские чувства, это в принципе абсурдно), склонны преувеличивать некоторые вещи или же представлять их в выгодном для себя свете. Кристен, несомненно, принадлежала к разряду интриганок, подвида стервозных, и именно это давало мне надежду, что ситуация не так и плоха на самом деле.

Так было до тех пор, пока системность поступления сообщений того же характера из самых различных источников не достигла критической точки. По большей части это были вечеринки, светские рауты, приёмы, аукционы, вернисажи и фестивали, где мы должны были появляться не столько по собственному желанию, сколько по долгу службы Алекса своему детищу, которое к тому моменту постепенно перерождалось в холдинг гигантских размеров. На таких вечеринках меня часто представляли различным джентльменам и дамам, с последними требования этикета вынуждали меня всенепременно перекинуться парой слов. Среди традиционных обсуждений погоды и нарядов с досадной частотой попадались прямые выпады в мой адрес.

Типичный разговор начинался с неизменно одной и той же фразы:

— Oh Gosh, he seems to be really (so deeply) into you!

Вот это «into you» я даже не знаю, как точно перевести на русский. Это и не «влюблён в тебя», и не «запал на тебя», и даже не «одержим тобой». Это что-то вроде «он пустил тебя себе по кожу», так что ты владеешь им сегодня, сейчас. И дальше, в зависимости от того, как настроен был собеседник к беседе в целом и моей персоне в частности, добавлялось следующее:

— It's cool!

— It's strange!

— It's unexpected!

— It sucks![9]

Затем всегда, независимо от возраста, воспитания и благосостояния, в той или иной форме деликатности добавлялась одна и та же мысль:

— Ты ведь знаешь, что он пол города перетрахал?

На что я, по обыкновению, отвечала:

— Да, конечно, и меня это заводит!

С юмором, но не без боли.

Иногда, когда мы оставались наедине, я смотрела на него, на его красивое лицо, мальчишески непокорные волосы, мягкие и даже нежные черты лица, его влекущие, всегда светло розовые, будто чистые и никем не тронутые губы, которые почему-то ассоциировались у меня с зовущей целомудренностью, но никак не с распущенностью, извращённостью, растлённостью, всякий раз теперь меня страшила мысль, что человека рядом со мной я, по большому счёту, не знаю…

А что, в самом деле, мне было известно о нём? Только то, что рассказывали другие люди, и хорошо, если это была Мария. Марк знал очень многое, если вообще не всё, но был нем, как рыба. Несмотря на свою напускную шумность и балагурность, даже несерьёзность, тайны хранить он умел как никто.

Примерно спустя полтора года после того, как мы стали супругами, осознание того, что Алекс переспал с огромным числом женщин, стало наполнять моё предательское воображение картинами его близости с другими, многими, и это причиняло боль и вызывало отвращение.

Мне нужна была помощь, какое-нибудь слово или фраза в его оправдание, что-нибудь, что дало бы мне защиту от разъедающей душу ревности, и, конечно, дать это лекарство мог бы мне только сам Алекс.

Однажды я не вытерпела, и, наблюдая за ним, лежащим в нашей постели с планшетом в руках, сосредоточенным на графиках колебаний курсов акций его компаний, заметила:

— Когда ты звал меня замуж, ты не признался, как много женщин было у тебя.

Ресницы его нервно дрогнули, быстрый взгляд искоса коснулся моего бедра и вновь вернулся в состояние деловой сосредоточенности, спокойный голос ответил:

— Когда я сделал тебе предложение в первый раз, ситуация была намного лучше и ровнее. Но ты тогда не согласилась, и я рассчитываю, что это даёт мне повод надеяться на снисхождение. В любом случае, если бы ты спросила меня, сожалею ли я об этом, я бы ответил, что да и очень. Но лучше бы ты поставила свой вопрос так: занимался ли ты любовью до меня? Тогда я совершенно искренне ответил бы, что ты у меня первая и единственная. Ты ведь знаешь разницу, не так ли?

— Наверное, да.

Стало ли мне легче? Не знаю. Алекс не из тех, кто станет врать, или выкручиваться в своё оправдание. То, что он сказал мне, действительно имеет возможность быть только правдой и больше ничем. Он занимался любовью только со мной, разве этого не достаточно? А то, что его тело было достоянием чуть ли не общественности, как и его интимность, разве имеет какое-либо значение?

Будем откровенны — имеет, и ещё какое. Но что парадоксально, чем сильнее я это понимала, тем глубже погружалась в чувство к нему, более похожее на зависимость, нежели на то, что называют любовью.