Монгол - [87]

— Что случилось, мой господин?

Он ей все рассказал, и когда рассказ был закончен, Борте побледнела, а губы ее приобрели синюшный оттенок. Темуджин положил рядом с женой кинжал, и она тупо уставилась на оружие.

— Если меня убьют, ты и все остальные женщины станете пленницами. Ты должна мне обещать, что вонзишь кинжал себе в грудь, чтобы тебе, моей жене, никогда не лежать в постели другого мужчины, а моему ребенку, которого ты носишь под сердцем, не стать рабом тайджутов.

Глаза Борте расширились, и она побледнела еще сильнее и, не отрываясь, глядела на кинжал.

Темуджин заключил Борте в крепкие объятия, стал ее страстно целовать, приговаривая:

— Борте, моя любовь, моя жена!

Однако ему все время почему-то казалось, что он целовал губы другой женщины. Борте рассеянно отвечала на его поцелуи, продолжая как заколдованная смотреть на кинжал.

— Борте! Дай мне обещание! — сказал он, отпуская ее из объятий.

Улыбнувшись и погладив его шею, она одарила его честным взглядом:

— Мой господин, неужели ты сомневался, что я поступила бы иначе, если даже ты не отдал бы мне подобного приказания?!

— Ты говоришь, как жена хана, и я тебя люблю за это!

Темуджин взял кинжал и вложил его жене в руку. Ей очень хотелось отдернуть пальцы, но она пересилила себя, взяла кинжал и смело и решительно посмотрела на мужа.

Темуджин снова ее поцеловал, а потом быстро вышел. Несколько мгновений после его ухода Борте продолжала улыбаться, но потом взгляд ее упал на кинжал, и лицо молодой женщины стало жестоким и презрительным, и она отшвырнула кинжал прочь.

— Я — жена глупца! — с гримасой ярости и презрения воскликнула Борте. Она снова улеглась на ложе и уставилась в потолок юрты. Через отверстие над очагом в юрту проникали лучи яркого солнца. Женщина улыбнулась и похотливо потянулась в постели, провела ладонями по красивой молодой груди и подумала о том, станет ли любоваться ею Таргютай и сделает ли жену врага своей старшей женой.

Тем временем Темуджин отправился в юрту Кюрелена, где встретил шамана. В последнее время Кокчу и Кюрелен очень подружились, а сейчас завтракали и болтали. Они с улыбкой встретили ворвавшегося в юрту Темуджина, но когда увидели его лицо, улыбки замерли на их устах. После его сообщения Кюрелен постарел прямо на глазах, губы его задрожали. Он схватил свой кинжал. Шаман побледнел и опустил взгляд.

— Если нам не придется с тобой больше свидеться, — обратился Темуджин к дяде, — я хочу, чтобы ты помнил — я тебя всегда любил!

— Темуджин, мы с тобой еще увидимся, — тихо ответил Кюрелен. — Мне очень жаль, что я не могу тебе ничего больше предложить, кроме моего благословения!

Темуджин опустился пред дядей на колени.

— Дядюшка, спасибо тебе!

Он взял темную изуродованную руку Кюрелена, поднес ее к губам. Кюрелен не плакал с самого детства, но сейчас слезы жгли его глаза, как жидкий огонь, и он ощущал себя отцом, отпускавшим единственного сына на смерть.

«Конечно, Темуджин по духу и есть мой сын!» — подумал он.

— Пошли со мной, — поднявшись с колен, обратился Темуджин к Кокчу.

Шаман молча поднялся и последовал за Темуджином. Они вышли из юрты в сверкающий яростным солнцем полдень.

Долина была длинной и узкой, высокие обглоданные ветром красные утесы в отдалении и выгоревшие террасы на востоке, казалось, куда-то плыли в нестерпимом мареве. Нокуды уже действовали: под свои знамена из девяти хвостов яка, отличавшихся от черных знамен Темуджина только цветами хвостов, они собирали подчиненных им воинов. Над лагерем клубилась желтая пыль, кибитки с юртами передвигались во всех направлениях, ревел потревоженный скот.

За лагерем располагались густые заросли ельника. С противоположной стороны один из нокудов выстроил своих людей. На передних воинах были надеты тяжелые железные доспехи, зашнурованные по бокам кожаными шнурами, головы воинов были закрыты железными шлемами и шлемами из толстой лакированной кожи. Туловища коней защищали попоны с нашитыми на них железными пластинами, а шеи и ноги животных прикрывали грубые кожаные чехлы.

Воины держали небольшие круглые щиты из лакированной кожи, копья и крепкие дубинки с крюками на конце, с седел свисали веревки с петлями. За передовым отрядом стояли другие воины. Они были более маневренными, и снаряжение у них было полегче. От ранений их защищали кожаные доспехи. Вооружены они были пиками и луками. Кони этих воинов были помельче, но очень быстрые. Между рядами тяжеловооруженных воинов было оставлено расстояние, что позволяло легковооруженным воинам вырываться вперед, оставив товарищей защищать лагерь. В каждом отряде было по пятьсот человек.

Таким образом воины окружили площадку с трех сторон, в центре ее собрались женщины и дети, туда же подтащили повозки с юртами, согнали весь скот. Подросткам раздали стрелы и арканы.

За пределами этой площади Темуджин расположил избранных воинов — тысячу человек, они выстроились по десять человек в глубину строя. Заняв место там, где сильно сужалась долина, они должны были принять на себя первый удар. Конечно, Темуджину было прекрасно известно, во сколько раз армия тайджутов превышала по численности его собственную армию, но расчет был на то, что тайджуты примут на себя удар сильных отрядов Темуджина в «горлышке бутылки», в том месте, где сужалась долина, а здесь важно не количество воинов, а смелость, которой отборным отрядам Темуджина было не занимать.