Оэлун послала старую служанку Ясай в юрту своего сводного брата-калеки Кюрелена. Старуха вытерла руки о грязный передник — они были в крови. Ярко-розовый закат озарял все вокруг. Проходя между юртами, старуха подняла тучи пыли, светящейся золотом. Пыль не отставала от старухи ни на шаг. Кюрелен, как всегда, ел и сладострастно причмокивал губами, отпивая кумыс из серебряной чаши. После каждого глотка Кюрелен любовался чудесным рисунком на чаше, украденной у странствующего китайского торговца. Время от времени он кривым грязным пальцем нежно касался изысканного рисунка, и его темное худое лицо светилось радостью.
Ясай поднялась на настил юрты Кюрелена. Рядом с юртой привязаны быки, в пустых коричневых глазах которых отражался яростный заход солнца. Старуха помедлила у открытого полога юрты и взглянула на Кюрелена.
Люди ненавидели Кюрелена, потому что он над всеми насмехался, но еще больше его боялись — он ненавидел все человечество. Калека издевался над всеми, ни к чему его душа не лежала. Он был жаден и отличался неуемным аппетитом.
Ясай пристально взглянула на Кюрелена и нахмурилась. Рабыня и караитка не уважала брата жены вождя. Ведь даже подпаски знали об одной истории, а всем известно, что пастухи так же тупы, как и животные, которых они выгоняют на пастбище.
Есугей,[1] Якка монгол, украл Оэлун в день свадьбы у ее мужа, принадлежащего к другому племени. Через несколько дней в орду Есугея пожаловал братец Оэлун, чтобы молить о возвращении сестры. Кюрелен и его сестра Оэлун принадлежали к племени меркитов. Племя жило в лесах, было хитрым и процветало в торговле. Кюрелен, умный и многословный, мог бы добиться успеха в переговорах, а если он погибнет, в племени не будут сильно страдать, так как калека над многими насмехался и за свою жизнь успел досадить соплеменникам. Меркиты не надеялись вернуть Оэлун, но, отправив за ней ее брата, получали возможность подобным образом избавиться от Кюрелена. Если бы он был сильным и здоровым мужчиной, они сами давно бы его убили, но ненавистный человек был калекой, к тому же сыном вождя! Кроме того, он был расчетливым торговцем и хорошим мастеровым и к тому же умел читать по-китайски. Это помогало в переговорах с хитрыми китайскими торговцами.
Оэлун, конечно же, не возвратилась ни к отцу, ни к покинутому жениху. Объятиями поразительно красивой меркитки наслаждался Есугей.
Кюрелен также не вернулся домой, что и неудивительно. Когда его привели в палатку Есугея, на него свирепо уставился молодой и наглый монгол Якка. Его мрачный взгляд Кюрелена не смутил, и он мягко и вежливо попросил позволения осмотреть стоянку молодого хана. Есугей ожидал услышать мольбы отпустить Оэлун домой или угрозы и поэтому был поражен. Кюрелен не интересовался судьбой сестры и даже не выразил желания повидать ее, хотя заметил, как она выглядывала из юрты мужа. Казалось, что Кюрелена не волновало присутствие суровых и сильных молодых воинов, питавших на непрошеного гостя свирепые взгляды.
Есугей был не слишком умным человеком, его мысли текли неспешно. Он сам провел брата жены по селению. Есугей следовал впереди, а за ним, прихрамывая и криво улыбаясь, поспешал Кюрелен, а за ними — молодые хмурые воины. Стоя у входов в юрты, на них глазели женщины и дети, вокруг воцарилась тишина. Притихли даже кони и домашние животные. Собаки примолкли. Прогулка была долгой. Есугею уже стало не по себе, он хмуро поглядывал через плечо на хромающего калеку. На открытом лице Кюрелена было довольное, как у ребенка, выражение, будто все было для него приятным сюрпризом. Гость все время кивал и что-то невнятно бормотал.
— Двадцать тысяч юрт! — прошептал он, а потом повторил это громко и отчетливо. Он с восхищением взглянул на Есугея.
Когда они возвратились к ханской юрте, Есугей остановился у входа, словно ожидая того, что сейчас Кюрелен начнет требовать возвращения сестры или попросит за нее много денег, но гость молчал. Казалось, он о чем-то задумался. Храбрый Есугей неловко переминался с ноги на ногу и грозно хмурился, проверяя прикрепленный к поясу китайский кинжал. Черные глаза хана сверкали. Воинам надоело долгое ожидание. Откуда-то издалека послышался женский смех.
Кюрелен поднес к губам темную изуродованную руку и начал грызть ногти. Если бы не его уродство, он оказался бы, наверное, высоким поджарым мужчиной: плечи его были широкие, но одно было выше другого, здоровая нога была крепкой, а вторая походила на искривленное степными ветрами слабое деревцо; тело казалось плоским и костлявым. На длинном темном лице, хитром и некрасивом, с резко выступающими скулами, выделялись крупные, белые, как молоко, зубы. Волосы были черными и длинными. Глаза хитро и насмешливо сияли.
Прервав наконец молчание, он очень почтительно обратился к Есугею, однако в его речи была скрытая насмешка:
— Храбрый уважаемый хан, ты правишь большим племенем. Позволь мне поговорить с моей сестрой Оэлун.
Есугей заколебался. Раньше он решил, что Оэлун не стоит встречаться с братом, но сейчас почему-то вдруг изменил решение. Он резко махнул рукой служанкам, стоявшим у юрты.
