Монастырские утехи - [45]

зарывались в них, а потом звали его их искать. Он храбро входил в пушистый сугроб, скреб

лапами, разгребал снег, хватал ягнят зубами за зипуны и вытаскивал наружу ко всеобщей

радости.

   Теперь темнело рано, и ночь наступала прежде, чем он разводил ребят по домам.

   Но прошла и зима. Пасха осветила деревню, принарядившуюся и побеленную по случаю

праздника. На каникулы ребята приходили по вечерам брать его ко всенощной, а днем — в

поле, где они играли на траве. Они собирали цветы, делали букеты и отдавали их собаке.

Чабанила брал их в зубы и так ходил некоторое время, чтобы доставить ребятам удовольствие.

Утомившись, они все садились на траву, и тогда Чабанила был господином учителем. Он сидел

и выслушивал их. Один за другим проходили они перед ним и читали ему стихи, а то и

отвечали уроки. Если кто-нибудь ошибался или путался, другие подавали собаке знак, и та

ставила ему плохую отметку, то бишь ставила его на четвереньки и валяла по траве. Все

смеялись, а пёс вилял хвостом.

   На святого Георгия один мальчик принес с собою пару ягнят. Чабанила долго и старательно

обнюхивал их. Запах настоящей овцы всколыхнул в нем глубокие воспоминания и уснувшую

тоску, приведшую его в смятение. А тут ещё ветер с лугов, синее, как в горах, небо и

дурманящие запахи земли — они волновали его и не давали покоя.

   Но он был всё тот же сторожевой пёс, верный стаду человеческих ягнят и в особенности их

чабану. Однако он просыпался по ночам, вскакивал, выходил во двор, вглядывался в темноту,

нюхал ветер и, полный пугающего беспокойства и странных предчувствий, не мог больше

заснуть. Он ждал... Ждал чего-то, что придёт и нарушит обычную череду дней... В нём

теплилась искра неведомой надежды, и в ней тлели воспоминания и чувства, которые он

сохранил до сих пор.

   Однажды на заре померещился ему звон колокольчика. Он напряг слух... Звук нёсся издалека, с

равнины, и поднимался вверх. Волна ветра стёрла его. Чабанила лег; земля не поделилась с ним

известием. Он снова встал и насторожился... Он до боли напряг слух и сквозь хрусталь воздуха,

разбуженного первыми вспышками света, услышал доносившийся точно из бездонной глуби

леса серебряный голос колокольчика, болтавшегося на шее Флорина, гордого племенного барана,

с которым у него были старые счёты. Он застыл, весь обратившись в слух: мало-помалу он

различил и другие колокольчики — тот, который висел на чудесной овце, единственной, что

ушла от волка, и колокольчик пузатого вислоухого Фолти, тащившего его на спине, когда ноги

его уж не держали. Подождал ещё немного... Лай. Это лай Лэбуша, вожака собак их стада... И

он уж не сомневался, не медлил больше... Это была правда!.. То обманное логово, где он

укрывался до сих пор обратилось в прах. Что ему новые ягнята, их чабан, всё это белое стадо?

Это — препятствие, которое он преодолеет так же, как некогда с цепью на шее он перепрыгивал

встречавшиеся на пути ворота. Не оглядываясь назад, он кинулся бежать по дороге, устланной

тенью росы и солнечных бликов, и вырос вдруг, как из-под земли, прямо в центре стада. Он

подпрыгнул, положил чабану на плечи лапы, уткнулся носом ему в грудь, и тот обнял его, как

вернувшегося блудного сына.

БИХЕВИОРИЗМ

Мы говорили о многом. Но возможно ли такое где-нибудь, кроме как на охоте?

   Отрезанные чудовищной вьюгой пять горожан, мы оказались в деревне П., куда отправились

однажды утром на крещение, срочно призванные местным судьей. Там, в излучине Бузэу,

появились дикие утки.

   Дикие утки в горах!.. Для нас, привыкших довольствоваться жалкими пригородными зайцами,

это означало охоту почти экзотическую, настоящее событие.

   Действительно, случай это довольно необычный: только страшные метели, гуляющие по

болотам, выгоняют укрывшихся там на зимовку уток. Тогда они поднимаются, подхваченные

вихрем, до самой дальней вышины и ищут другого пристанища. Жалко смотреть на них —

стаями они вертятся, сбитые с толку ветром. Часть из них направляется вверх по долинам, к

горам и опускается у рек. Именно такое убежище предоставила бедным изгнанницам излучина

Бузэу у села П., куда, казалось, привёл их горестный опыт далеких предков.

   Здесь они незамедлительно привлекают внимание лоботрясов наподобие нас, которые в погоне

за редкой охотой кидаются за ними вслед на машине. К счастью, как только уткам чудится

опасность, они тут же взлетают в воздух и снижаются далеко у другой излучины, и мы добрых

полдня бежим за ними, но тут они вспархивают у нас из-под носа и летят назад.

   На этот раз нам не пришлось играть с ними в жмурки на белых болотах, ибо как раз к обеду нас

настигла и захватила вьюга, гнавшая и преследовавшая уток. Мы уж думали, что и не

доберемся до ночлега. Ураган чуть не вырвал из земли, чуть не унес с собой холмы вместе с

деревней и со всем, что там было.

   И на три дня нас заковали снега — пятерых горожан и шестого — судью, говоривших обо всем.

Говорили и пили так бесконечно много, что рты, принуждённые служить для обоих этих

занятий, в конце концов перестали различать их.

   Как-то в полночь обсуждение дошло до книги «L'homme, cet inconnu»[17]. Один из друзей,

перелистав записную книжку, спросил, знаем ли мы, что такое бихевиоризм. Он встретил это