Монастырь потерянных душ - [44]

Я вспомнила, как Роман, сидя на дереве, резал руку, и подумала, что он не настолько прост. Мне мучительно захотелось узнать его версию. Я поверила в рассказанную историю, но была убеждена, что он бы передал ее по-другому.

Возможно, он не хотел раскрывать себя перед Эльзой и просто пользовался ее энергией, ее влюбленностью, а сам в это время любил другую, которая ему отказала — настоящую, несыгранную королеву. Встречаются ли такие? Я представила девушку из хорошей и очень богатой семьи, может быть — дочку профессора (!!): очень воспитанную и умницу, с ясным лицом, ласковым взглядом, легким дыханием.

Оранжерейное существо. А ведь наш профессор вполне мог бы такую вырастить исключительно ради эксперимента. Если Монастырь существует хотя бы несколько десятилетий, то в его атмосфере… Я выдохнула. Интересно, насколько история главной любви определяет людей? Или главная любовь — это всего лишь замок, который покидаешь, повзрослев, чтобы отправиться в путешествие на поиски чего-то более важного? Или главная любовь на самом деле не связана с другим человеком?

— Слушай, Эльза. У меня есть один вопрос. Допустим, ты бы расколдовала Романа…

— Да?

— Ты бы действительно отпустила его?

Глаза Эльзы забегали. Она призналась:

— Тогда бы он ушел сам. Он бы не мог оставаться.

— Но он же ушел! Откуда ты знаешь, расколдован он или нет? Вдруг он не захотел тебе говорить? Это же его дело, а не твое!

Мои вопросы прозвучали, наверное, слишком резко, и Эльза отвечать не стала. Но она и не выгоняла меня. Она встала, покачалась на носках, разминая ноги, посмотрела в окно.

— Даша, помнишь, я вам говорила про Игора? Иногда я вижу других. Реальных, не призраков. Многих из вас. Вы стоите в каком-нибудь дворике, как истуканы, и не замечаете никого. Наверное, внутри вас идет какая-то жизнь. Вы, наверное, даже в этом убеждены. Возможно, даже, вы придаете этой внутренней жизни большое значение. Но мне-то что?!

Ее голос сорвался на истерический. Она осеклась, опустила глаза, выдержала паузу, а потом добавила глухо:

— Я вижу, что вы просто тупо стоите. И ВСЕ.

Я хмыкнула, подумав, что, кажется, знаю, когда Эльза могла меня такой видеть. И выдала в отместку негромко, но твердо:

— А ты уверена, что сама иногда так не стоишь?

Дважды ударил колокол. Пришло время ужинать.

По дороге в столовую я позволила Эльзе себя обогнать.

Запись тридцать третья

Я и сама понимала, что в Монастыре нередко останавливаюсь, торможу, замираю даже — физически, потому что внутри все двигалось: не за что зацепиться, невозможно выбрать. Меня то и дело шатало, расшатывало, и я надеялась хотя бы внешне как-то умерить эту тряску. Теперь я догадывалась, почему гениальные и глубоко религиозные люди стремились к уединению: любой толчок снаружи запускал в них целый паровоз, — и лишь бы удержаться, с рельсов не сойти. Монастырь же не требовал от нас чрезмерной впечатлительности, он сам растревоживал грамотно, то с одной, то с другой стороны, не позволяя опомниться, уложить все в систему и обоснованно принять. Реакцией на это порой оказывалось раздраженное отупение.

Тут Монастырь делал очередной ход с неожиданной стороны. Не знаю, как насчет остальных, но у меня возникло чувство, будто мной играют в мяч. Причем не нормальным образом, а словно безумный ребенок. В одиночестве он бросает несчастный мячик вверх, и вместо того, чтоб поймать, ждет, пока ударится, покатится, остановится наконец. А потом все по новой.

Когда я вернулась к себе, в комнате кто-то был. Темный мужской силуэт у окна.

Уже накатили сумерки, и, с учетом пасмурной погоды, гостя я не узнала. Я бы включила свет без вопросов, будь такая возможность. Но монахи лишили наши комнаты ламп, а добираться до ванной и щелкать выключателем там мне показалось глупым. Поэтому я довольно грубо спросила:

— Что?

Последние часа полтора я провела в компании не слишком интересных мне людей, которые вяло разговаривали об отвлеченных вещах вроде несостоятельности современного образования, — и теперь рассчитывала остаться одна.

— Даша? Значит, ты здесь живешь?

Я узнала голос Романа, а потом разглядела и его самого. Легок на помине. В коридоре было светлее. Кажется, окно моей комнаты выходило на север.

— Я бродил по Монастырю. Дверь оказалась открытой, — он сделал несколько осторожных шагов ко мне.

— Ты же знаешь, у нас нет замков.

Я обошла его и села на край кровати.

— Извини, я, наверное, помешал.

— Нет, ничего.

Мы могли бы еще минут пять обмениваться пустыми вежливостями, но вдруг в районе двери раздался громкий щелчок. Мы оба посмотрели туда, и Роман сказал:

— Я пойду. Извини еще раз.

— Неважно, — бросила я. По идее, я хотела с ним общаться, но сейчас не представляла — о чем. В таком настроении предпочтительнее общаться с собой.

— Пока, — Роман потянул за ручку.

Я тоже хотела сказать «пока», но тут увидела, что дверь не поддалась. Роман дернул ее к себе. Потом, на всякий случай, толкнул.

— Нет, на себя, — вымолвила я.

— Да я вроде помню… — в его голосе слышалось удивление.

— Я не трогала задвижку.

— Вижу, — но он подергал и задвижку. Потом, взявшись обеими руками за ручку, уперся ногой в косяк, и дернул со всей силы. Безрезультатно.