Монаший капюшон - [10]

– Моя родня, – отозвался Меуриг, пристально глядя на монаха черными глазами, – это родня моей матушки. Мой отец не валлиец.

Они вышли на большой двор и расстались. Меуриг быстрыми шагами направился к сторожке, а Кадфаэль двинулся к церкви, где уже звонил колокол, созывавший к вечерне, до которой оставалось всего несколько минут.

По дороге монах, которого этот молодой человек заинтересовал не меньше, чем виллан Эльфрик, размышлял над его последними словами, однако, войдя в храм, выбросил эти мысли из головы. В конце концов, эти люди сами за себя отвечают, не его это дело.

Глава вторая

Только в середине декабря неулыбчивый Эльфрик снова явился к Кадфаэлю за приправами для своей госпожи. К тому времени он успел примелькаться на монастырском дворе: целыми днями Эльфрик сновал туда-сюда и в суете будней на него перестали обращать внимание, тем паче что в разговоры он никогда не вступал. Кадфаэлю случалось видеть, как по утрам он заходит в пекарню и кладовую за дневной порцией хлеба и эля, – молчаливый, сосредоточенный, с непроницаемым лицом. Эльфрик всегда спешил, словно боялся, что если он где-нибудь задержится, то непременно получит нагоняй. Так, наверное, оно и было. Брат Марк, которому показалось, что молодой виллан, по-видимому, так же одинок и несчастен, как некогда он сам, пытался завязать с ним разговор, но не слишком в этом преуспел.

– Хотя порой он немного оттаивает, – рассказывал Марк, сидя на лавке в сарайчике Кадфаэля, болтая ногами и помешивая мазь – Навряд ли он такой уж нелюдим – видно, у него камень на сердце. Теперь, когда я с ним здороваюсь, он, бывает, и улыбнется в ответ, но никогда не остановится, чтобы поговорить.

– Так ему же работать надо, – пояснил Кадфаэль, – наверное, его хозяину нелегко угодить.

– Я слыхал, что с тех пор, как они переехали, он чувствует себя неважно, – заметил Марк, – я хозяина имею в виду. Вроде бы и не захворал, а все ему немило, даже аппетит потерял.

– Такое, – согласился Кадфаэль, – могло бы приключиться и со мной, если бы у меня не осталось другого дела, как сидеть дома, хандрить да размышлять, уж не совершил ли я глупость, расставшись на старости лет со своей землей. Одно дело мечтать о жизни без забот и хлопот, а на поверку может оказаться, что радости тут мало.

– Там у них еще девушка есть в услужении, – сообщил Марк, – и прехорошенькая. Ты ее видел?

– Нет, не видел. И тебе, паренек, при виде женщины следовало бы опускать очи долу. Так говоришь, хорошенькая?

– И даже очень. Не слишком высокая, кругленькая, личико белое, волосы золотистые, густые, а глаза черные. Представляешь, как это красиво: золотистые волосы и черные глаза. Вчера она приходила на конюшню с каким-то поручением для Эльфрика. Так ты бы видел, как он потом смотрел ей вслед. Может быть, это из-за нее он такой смурной.

Вполне возможно, подумал Кадфаэль. Разве свободная девушка обратит внимание на жалкого виллана? А здесь, в аббатстве, они живут бок о бок, вместе хлопочут по дому и видятся гораздо чаще, чем в Малийли.

Вслух же, обращаясь к Марку, он сказал:

– Смотри, как бы у тебя самого из-за нее неприятностей не было. Неровен час, брат Жером или приор Роберт углядят, как ты на нее таращишься. Если уж задумал поглазеть на красивую девицу, так делай это украдкой. Не забывай, что нынче у нас не то, что при Хериберте.

– О, я очень осторожен! – улыбнулся Марк.

Похоже, предостережение Кадфаэля парнишку ничуть не напугало. Да и то сказать, от кого, как не от своего старшего товарища, почерпнул он некоторые, не вполне ортодоксальные, представления о том, что позволительно, а что нет? Сам Кадфаэль не испытывал особых сомнений насчет приверженности Марка избранной духовной стезе. Конечно, если бы не смутные времена, было бы не худо отправить паренька в Оксфорд, на ученье. Но даже если такой случай и не представится, Марк все равно кончит тем, что примет сан и станет священником, причем хорошим священником, который понимает, что Господь не напрасно сотворил женщин. И хотя в обитель Марк попал не по своей воле, здесь он нашел свое истинное призвание. Не каждому в жизни так везет.

Стоял пасмурный день, когда Эльфрик заглянул в сарай и попросил у Кадфаэля немного сушеной мяты.

– Хозяйка хочет приготовить для господина мятный напиток,– пояснил он, – это от сердца помогает.

– Говорят, твоему господину нездоровится и он в скверном расположении духа, – сказал Кадфаэль, шурша льняными мешочками с травами, распространявшими пряное благоухание.

Эльфрик с удовольствием вдохнул сладкий аромат – даже в неярком свете видно было, как смягчилось его обычно настороженное лицо.

– Телесными-то недугами он не страдает, это у него скорее от дурного настроения. Возьмет себя в руки, и все с ним будет в порядке. С родней у него нелады, – сообщил Эльфрик, проникаясь к монаху неожиданным доверием.

– Небось всем вам нелегко приходится, даже хозяйке, – промолвил Кадфаэль.

– Она делает все, что положено доброй жене, и ему не в чем ее упрекнуть, но он в разладе со всеми, даже с самим собой. Он все ждал, что сын к нему вернется, повинится и получит свое наследство, а тот и не подумал, – вот господин и серчает.