Момент - [10]

— Никогда не думал, что буду говорить своему сыну, как мне нравится, что он постоянно учится, читает. Но это действительно впечатляет, особенно если вспомнить, каким балбесом был я в твоем возрасте. Одно меня беспокоит: все эти кино, концерты, театры… ты везде ходишь один. Ни девчонок, ни ребят вокруг тебя нет…

— У меня есть Стэн, — возразил я, имея в виду своего одноклассника, математического гения, который, как и я, был фанатом кино и тоже мог в субботу запросто высидеть четыре фильма подряд.

Он был ужасно толстым и неуклюжим. Но мы оба были одиночками и совсем не вписывались в командный стиль поведения, принятый в старшей школе. Человек часто ищет друзей, которые помогают ему понять, что он не единственный, кто испытывает неловкость в общении с другими или сомневается в себе.

— Стэн — это тот жирдяй, что ли? — спросил отец. Он видел его однажды, когда я пригласил Стэна к нам домой после школы.

— Да, — ответил я. — Стэн довольно крупный парень.

— Довольно крупный, — ухмыльнулся отец. — Будь он моим сыном, я бы отправил его в учебный лагерь для новобранцев, там бы с него согнали весь этот жир.

— Стэн хороший парень, — сказал я отцу.

— Стэн и до сорока не дотянет с таким весом.

Мой отец не ошибся. Мы со Стэном оставались друзьями еще тридцать лет. После блестящей академической карьеры в Чикагском университете он осел в Беркли, где преподавал дико заумную математику в местном университете. Мы взяли себе за правило обязательно встречаться при любой возможности, хотя судьба разбросала нас по разным побережьям. Когда я вернулся в Штаты летом 1984 года, мы созванивались раз в две недели. Стэн так и не женился, хотя у него не было недостатка в подружках, которых, казалось, ничуть не смущал его все увеличивающийся вес. Стэн был единственным, кому я доверил тайну того, что произошло в Берлине в 1984-м, и мне никогда не забыть его слова, которые он произнес, выслушав мою историю: «Наверное, тебе никогда не оправиться от этого».

Джен всегда чувствовала себя неуютно в компании Стэна, поскольку знала, что он находит ее слишком крутой и холодной для меня.

— Любопытный у тебя брак, — заметил Стэн, погостив однажды у нас в Кембридже.

Он приехал в город на конференцию в Массачусетском технологическом институте. Мы поужинали вместе после того, как он сделал доклад по теории бинарных чисел. Это была захватывающе обскурантистская лекция. Стэн оставался Стэном, педантом до мозга костей; его выступление вызвало у меня умиление, но Джен сочла его саморекламой. За ужином в афганском ресторане (это был его выбор), куда мы отправились после лекции, она пару раз намекнула на то, что ей неприятна манера Стэна щеголять эрудицией и ученостью. Когда Стэн поздравил меня с публикацией моей последней книги — о рискованной экспедиции в канадскую Арктику, — Джен не удержалась от колкости:

— Пожалуй, это первая в истории книга о взаимоотношениях между собачьими упряжками и хроническим солипсизмом автора.

Стэн промолчал. Но после ужина — Джен ушла раньше, сославшись на утренние слушания в суде, — когда я провожал друга до его гостиницы на Кендалл-сквер, он все-таки сказал:

— Ты из тех, кто постоянно стремится сбежать, несмотря на то что больше всего в жизни тебе хочется прикипеть к кому-то душой. Но, как и все мы, ты алогичен. Ты женился на женщине, которая — как ты, наверное, и сам уже понял — никогда не подпускала тебя к себе. Что, в свою очередь, заставляло тебя уезжать из дому и создавать необходимую дистанцию, чтобы защититься от ее холодности. Забавно, не так ли? Она жалуется, что ты постоянно в разъездах, но при этом делает все возможное, чтобы держать тебя на расстоянии. И теперь вы оба оказались заложниками ситуации, которую может разорвать только развод…

Он помолчал, чтобы я мог переварить его слова. Потом с еле уловимой иронией в голосе произнес:

— Хотя откуда мне знать, как это бывает, верно?

Когда спустя несколько недель его закупоренные артерии не выдержали — и я рыдал взахлеб, получив известие о его смерти, — тот наш последний разговор в Кембридже вновь всплыл в моей памяти и с тех пор не давал покоя. Услышав от других правду о себе, мы часто интерпретируем ее так, как нам это удобно. «Джен, может, холодна и капризна, но кто еще будет мириться с моими отлучками и отшельничеством?» Теперь-то я понимаю, что на самом деле хотел сказать мой самый преданный и лучший друг: я заслуживаю женщину, которая любила бы меня таким, какой я есть… и если бы такое случилось в моей жизни, я мог бы остановить свой нескончаемый бег.

Однако я слишком привык к такой модели отношений. С тех пор как во мне проснулся интерес к женщинам, я обнаружил, что не терплю постоянства. Если кто-то приближался ко мне слишком близко, если я чувствовал влечение или любовь, тут же начинал искать пути отхода. Я научился разрывать путы привязанности и даже преуспел в этом. Мой талант проявился особенно ярко уже в Нью-Йорке, куда я вернулся после окончания колледжа, полный решимости стать писателем… Как там говорила Эдна Сент-Винсент Миллей? «Детство — это королевство, где никто не умирает». Я был дитя поколения, не знавшего нужды и лишений, не раздавленного катком войны, и моя ранняя молодость была счастливой порой — если только не считать смерти матери, — не омраченной суровой реальностью. Я не думал о скоротечности времени, не видел необходимости в том, чтобы смотреть на жизнь в перспективе. Можно сказать, что я жил моментом. Как только мне вручили диплом колледжа, я первым же автобусом уехал в Нью-Йорк, где был принят на работу помощником редактора в издательстве. Это был 1980 год, и моя стартовая зарплата составляла шестнадцать тысяч долларов в год. Я не проявлял особого интереса к издательскому делу и, конечно, никогда не видел себя редактором. Но работа позволяла мне арендовать небольшую студию на углу 6-й улицы и жить припеваючи. И я с головой окунулся в работу — разбирал завалы из никому не нужных рукописей начинающих авторов. Но зато я смотрел по пять фильмов в неделю и по еще действующему студенческому покупал дешевые билеты в филармонию и на балет. Я засиживался допоздна, пытаясь писать короткие рассказы, и, бывало, выползал из своей конурки, чтобы успеть на последний ноктюрн в джаэ-клуб. Тогда же я познакомился — к своему удивлению — с виолончелисткой по имени Энн Вентворт.