Молотов. Полудержавный властелин - [237]

Снисходительный судья.

Это замечательно, по-моему. О Распутине. У него большая вещь, как был убит Распутин.

Дальше в стихотворной форме я не помню, а там тоже идут довольно хлесткие слова, что он «растоптал их образа, оплевал им всем глаза». Грубовато, но, безусловно, метко очень.

Я с ним в хороших был отношениях, высоко его ценю. Он, безусловно, очень талантливый человек. Но вот колхозов не понял.

— У некоторых литераторов отношение к нему весьма снисходительное.

— Нет, он поэт очень крупный. Мне говорили, что Ленин сказал о Демьяне Бедном в дореволюционное время: «Это наш таран!»

Он, конечно, доступен был, его любили. Такие меткие стихи — против бар, против купцов, чиновников, за революционные дела он умел очень ярко сказать. А в то время других-то… Был еще один, тоже басни писал, из рабочих, но я его ничего не запомнил. Тоже довольно способный, Какой-то Янов… Чудов, не Чудов — выпало уже из памяти.

Были и другие поэты. Стихи Полетаева были: время напишет портрет Ленина.

— Портретов Ленина не видно…

— Не видно, да. И что время дорисует его портрет. Были еще стихи из «Кузницы». Малашкин примыкал к ним в какой-то мере. Прозаики Бахметьев, Никифоров, Гладков…

Но у Демьяна хлесткости было достаточно — прямо, по-мужицки, крепко и метко очень. В 1912 году часто приходил к нам в «Правду», спрашивал: «Что такое хутор? Отруб?»

Ленину платили за статьи по три копейки за строку, а Демьяну платили двадцать пять копеек, но он ушел из «Правды» в «Современный мир», там ему пятьдесят копеек платили. Вот какой подлец! — смеется Молотов. — Но опять к нам вернулся, потому что там у него аудитория другая, такую хлесткость, такую грубую откровенность для «Современного мира» нельзя было использовать. Может быть, не все печатали, а может, он чувствовал, что обращается к такой аудитории, которая на другом языке говорит, на интеллигентском, не на пролетарском.

Каганович ему говорит: «Почему ты о правых не пишешь?» Демьян ему отвечает: «А у тебя на каждую бабу стоит?»

То есть правых он не может бить, это свои, а вот троцкистов, пожалуйста, бьет. Каганович с аппетитом это рассказывает.

Мы гуляем в лесу.

— Теперь я часто сюда хожу, — говорит Молотов, — эта дорожка хороша, потому что машин очень мало. А дорожка гладкая, асфальтированная, а дальше в лесок и по земле. Я замечаю, что, когда я по земле хожу, лучше как-то мне. То ли кажется… Тут мало таких мест, где нет грязи после большого дождя. Чем плоха дорожка? По-моему, хорошая. Сосняк. Она и после дождика не расползается, эта земля. Она подсыхает довольно быстро. Песчаная земля. Поутоптана очень хорошо.

— А Сталин к Демьяну хорошо относился?

— До определенного времени. Как раз примерно до колхозного строительства. Сталин очень метко, вовремя его остановил. Демьян написал стихотворение, по-моему, в 1928 или 1929 году, перед коллективизацией, пессимистическое «Слезай с печки!». Видимо, у него сомнения пошли, выдержим ли мы, большевики. К рабочему классу обращено: что же ты сидишь, плохо дело двигается, слезай с печки! Так, немножко свысока, рабочий класс подгонял как бы плеткой. А местных работников в ничто превращал, 'В мусор какой-то. Побывал где-то в Вятской губернии и местных работников облил грязью — мелкота и никакого толку от них.

И это было тогда, когда накопились события, которые должны были обеспечить перелом, но перелома настоящего не было еще. Пожалуй, уже был объявлен Сталиным «великий перелом» — в двадцать девятом году.

Сталин сказал тогда: не печатать стихов таких. Видимо, имел с ним какой-то разговор то ли по телефону, то ли лично, есть письмо Сталина по этому поводу. «Слезай с печки». Не только крестьяне, но и рабочие, вроде такие консервативные, лежаки какие-то. Сделали не одну революцию, победили, и вот — слезай с печки! Конечно, никто на печке не лежал… Сталин, критикуя, ответил письмом Демьяну, что тот считает, что «лень» и стремление «сидень на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит, и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими. Осадил Демьяна Бедного. А до этого времени очень хорошо относился[71].

Действительно, там, где статьи не доходили, он басенкой или стихами очень метко ударял в колокол. Я считаю правдоподобно, что Ленин сказал, что это наш таран. Пробить, так сказать.

Молотов смотрит на валяющегося у дорожки пьяного.

— Счастливый! — говорю я.

— Счастливый… Захворает бедняга.

— Я как-то нашего дворника вынул из сугроба, принес в подъезд и прислонил к батарее. На другой день, смотрю, ходит.

— Такие либо оттаивают, либо совсем дохнут. Либо оживет, либо скопытится, — говорит Молотов. — Но это уже незаметно делается. Вот бывает такой народ, это верно. Некрасов будто бы говорил: «Он до смерти работает, до полусмерти пьет».

— Я прочел недавно воспоминания Аполлона Григорьева, он пишет: крепостные в нашей деревне работали мало, ели хорошо и напивались до крайнейшего безобразия.

— Крепостные, да. Это верно. А что им делать было? Как ни работай, только грязную работу дают, только гроши. Когда уж напьется человек, душу отведет. До смерти работает, до полусмерти пьет…