Молоко с кровью - [15]
Сколько раз после смерти отца Степка все думал и думал над его последними словами и никак не мог понять их скрытого смысла, потому что не мог знать калека про Марусю. Никто не знал.
– Хорошо… Пойду… – встал.
Тетку Орысю увидел у дверей, смутился, голову опустил:
– Я быстро…
Луна тревожила черную ночь холодным белым сиянием, гасила звезды, касалась верхушек деревьев и крыш, и казалось, звезды померкнут, деревья и крыши сейчас запылают таким же белым холодным пламенем, станут пеплом и навеки растают, оставляя властвовать в бескрайней тьме только это холодное жестокое светило.
Степка дошел до сиреневого куста, увидел в открытом окне силуэт – бледные до голубизны голые руки, плечи… И намысто – аж черное в лунном свете. Вздохнул горько и впервые пошел к Марусиному окну не прячась. Заскочил в комнату, упал на пол под окном, прошептал:
– Маруся… У меня отец так сильно болеет… А если помрет?
– Выздоровеет. – Маруся присела рядышком, прижалась к немцу.
– А вдруг помрет?.. Меня ж тогда… в интернат… от тебя…
– Нет!
Со двора послышались шаги. Степка напрягся, на Марусю испуганно зыркнул.
– Замри… – прошептала, к окну стала. – Мама?
К окну подошла заплаканная Орыся.
– Гришка Барбуляк помер, – сказала.
Маруся замерла. В комнатке под окном в ее ногу вцепился Степка Барбуляк, сжал судорожно челюсти, чтобы не закричать.
– Я к Старостенко… – всхлипнула Орыся. – Сообщить… А ты, доченька, беги к бабе Чудихе… Скажи, пусть идет к Барбуляковой хате да хоть какую-то молитву над покойным прочитает…
– Не пойду…
Орыся зыркнула на дочку удивленно.
– Э, девка! Не время фокусы показывать. У людей горе…
– Не пойду, – прошептала упрямо.
– Да что с тобой, Маруся?! – рассердилась Орыся. – А ну быстро к Чудихе!
– Не пойду! – отчаянно выкрикнула. – …Боюсь!
– Тьфу на тебя! Боится она… – махнула рукой Орыся и побежала со двора.
Маруся провела мать взглядом, наклонилась к немому, окаменевшему немцу, что так и сидел на полу, вцепившись в ее ногу. Погладила по рыжим волосам. Задержала дыхание, словно дыхание могло разрушить неожиданную необъяснимую гармонию…
– А дай-ка… – рукой к пуговице на сорочке.
Вздрогнул, глянул на нее беспомощно, как дитя малое. Расстегнула. Рядом с немцем на пол уселась. Брови сдвинула – думает… Выдохнула.
– А дай-ка… – задрожала. Потянулась к нему. Коснулась губами голой шеи.
Напрягся. Очки снял – диво! Все расплывается вокруг, только Марусю видит, да так четко, словно наилучшие очки на носу. Рукой – по черным косам. На плече зацепился за какую-то лямку, дернул – легкое платьишко сползло, оставило на голой груди только красные бусинки. Маруся странно усмехнулась, осторожно взяла красные кораллы. Намысто натянулось… Она припала к Степке и накинула намысто на его шею: одно на двоих, судьба-хомут. Впряглись – тяните! Дальше, чем на вздох, – не отойти. Ближе, чем сейчас, – не бывает.
Намысто врезалось немцу в затылок, но он не ощущал боли. Как в нереальном сне намысто тянуло его на пол, на Марусю – такую испуганную и такую отважную. Разлетелась одежда, сверчки за окном вдруг умолкли, и весь мир стал единой первозданной силой, помогая двум юным созданиям преодолеть непонятный, радостный, отчаянный страх.
Неожиданно немец почувствовал себя невероятно сильным. Он не понимал, да и не пытался понять, откуда вдруг взялась эта богатырская сила, что заставляет его действовать не поспешно, а уверенно и нежно, в одном ритме с биением сердца.
Когда наконец оторвался от Маруси, увидел на полу кровь. А в Марусиных глазах – слезы. Испугался.
– Маруся… Я тебя обидел?
– Нет, – прошептала.
– Кровь… – испугался еще больше.
– Так бывает…
– Ты же плачешь?
– Вот такая глупая! – засмеялась тихо. – Сердце радуется, а я плачу…
Немец вдруг вспомнил слова тетки Орыси под окном. Отец… На Марусю виновато глянул.
– Беги, – прошептала. – Да смотри… На интернат чтоб не соглашался…
Немец прыгнул в окно и, прежде чем ноги коснулись земли, почувствовал необыкновенную свободу полета. Поднял голову – луна исчезла, словно и не было. На целом небе сияла одна звезда.
– Убегу! Хоть на край света меня отправляйте – все равно убегу. Мне из Ракитного нельзя, – хмуро отвечал Степка председателю Старостенко, когда калеку Барбуляка похоронили и встал вопрос – что делать с его сыном.
Старостенко поворчал, поворчал, но опекунство над несовершеннолетним Степкой оформил по всем правилам.
– Это ж не война, чтоб хлопца в интернат упрятать, – объяснил жене. – Пусть живет с нами.
Но Степка переезжать к председателю отказался наотрез. Сам хозяйничал в родительском доме, да так умело, что через полгода председатель уже не бегал каждый день проверять, как там его подопечный.
Когда восемнадцать стукнуло и в военкомате поставили крест на желании Степки послужить в армии и, может, хоть тем доказать, что зря ракитнянцы его немцем дразнят, он встретил как-то Марусю на улице и сказал:
– Маруся! Может, давай и днем встречаться? В клуб бы там ходили, на танцы или просто… Зачем прятаться?
– Я? С тобой? – рассмеялась. – Да ты сдурел, немец?
– А почему ж… – хотел спросить, почему ж ночью ласкаются, как ненормальные, да не отважился.
– Что это ты? – нахмурилась.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.