Молодые граждане - [9]
Ефим Кондратьевич курит свою трубку, слушает Костю и одобрительно кивает. А потом, когда язык у Кости начинает заплетаться, а голова кланяться столу, он тихонько берет его в охапку, укладывает в постель и укрывает.
— Да я же совсем не хочу спать! Я даже и не засну… — еле двигая непослушным языком, протестует Костя и тут же мгновенно засыпает.
Ефим Кондратьевич гасит не нужную уже лампу, одевается и уходит.
Костя спит долго и глухо, без сновидений. Ползущий по комнате солнечный луч подбирается к его лицу, Костя жмурится, морщится — и просыпается. В комнате прибрано, пол вымыт. За окном взапуски звенят кузнечики, кричат стрижи. Костя выходит из комнаты. На веревке сушатся его штаны и куртка, на берегу что-то полощет Нюра. Костя идет к ней, с удивлением ощущая все свое тело. Оно налито тяжестью еще не прошедшего напряжения, пальцы стоят граблями, их трудно сгибать и разгибать. На ладонях вздулись волдыри, исцарапанная кожа саднит. Косте приятно ощущать и эту тяжесть в мускулах и жжение в ладонях.
Берег прибран и умыт грозой. Еще зеленей кажется высокая луговая трава, пышнее ветлы и тальник, чище небо и голубее бегучая дорога реки. Никогда это не казалось таким радостным и красивым, никогда так хорошо и радостно еще не было Косте. Почему? Костя об этом не думает. Ему просто весело и хочется сделать так, чтобы стало еще веселее. Он разбегается и со всего разгона ныряет в воду возле Нюры. Нюра отшатывается, едва не падает в воду.
— Ой, какой же ты исцарапанный! И синяки! Вот и вот! — сочувственно и восхищенно говорит она, когда Костя выходит на берег. Она уже знает обо всем от отца, но ей хочется узнать как можно подробнее, и она тормошит Костю: — Ну же, рассказывай! Ты с тато плавал на лодке? Да? Страшно было? Мне — очень! Так гремело, так гремело — прямо ужас! А молнии так в тебя и целят! Правда! Я хотела домой, только бабушка не пустила. А то бы я с вами тоже… Да и через яр не пройти. Даже утром трудно было пройти — так и крутит, так и крутит! Тато меня на закорках перенес.
— А где дядя Ефим?
— Бакен ставит. Он утром пришел в село. Мокрый, в глине весь — через яр шел… Потом председатель колхоза выделил двух человек, вот они ставят теперь бакен… Ну, чего ж ты молчишь? Рассказывай!
Костя рассказывает, но в описании все получается не так страшно и трудно, как было на самом деле. Нюра восхищается и сама подсказывает, понукает его, но это только заставляет Костю рассказывать еще скупее и суше.
И что особенно рассказывать? Все сделал дядя, а он только помогал грести и вычерпывать воду. Ну, поехал в грозу, ну, было страшно. Вот и все. Какое же тут геройство? Важно, что пароход благополучно миновал гряду и пошел дальше, в Каховку, где его мама и много-много всяких людей будут строить гидроузел. Разве можно им задерживаться? Это же стройка коммунизма!..
Виталий Валентинович Бианки
Егоркины заботы
— Егорка! Егорушка! — сквозь глубокий сон дошел до Егорки настойчивый голос матери. И еще что-то говорила мать, но Егорка в ответ только мычал, как теленок, пока не услышал слово «рыбалка».
Тут он сразу вспомнил, что просил мать разбудить его еще затемно, чтобы идти удить рыбу.
Егорка вскочил и протер глаза.
В окошко чуть брезжил рассвет.
В избе было еще совсем темно. Храпел старший брат, тикали на стене ходики.
Не прошло и пяти минут, как Егорка вышел на крылечко, надел на шею холстяную, всю в рыбьей чешуе, торбочку, подхватил удочки и вышел на улицу.
Только за ним хлопнула калитка, из-под крыльца вылез Бобик — лопоухий щенок непонятной породы на несуразно длинных ногах, — потянулся, зевнул, озабоченно понюхал Егоркин след — и помчался за ним.
В большой избе правления колхоза горело электричество.
«Гляди-ко! — подумал Егорка. — Анатолий-то Веденеич тоже уже поднялся. Зайду-ка проведать».
Он прислонил удочки к крыше и вошел в избу.
Председатель колхоза «Красная заря» Анатолий Веденеевич положил толстый карандаш на бумагу, где что-то подсчитывал, и поднял голову:
— Эге! Егору Бригадирычу! Что больно рано поднялся?
— А вы, видать, так и не ложились?
— Да, вишь, дела много, время-то горячее, сам знаешь — сенокос, — сказал Анатолий Веденеевич, потягиваясь и разминая отекшие руки. Он любил потолковать о колхозных делах с ребятами, особенно с сыном бригадира — Егоркой.
— А что сенокос! — сказал Егорка. — Отец говорил — сегодня последний луг кончает на сенокосилке.
— То-то вот и оно! — подхватил председатель. — Свалить-то недолго, а вот высушить… Сотни центнеров скошенной травы еще осталось на лугах колхоза. Ну, как дождь зарядит? Сено — ведь это наши коровушки, — продолжал председатель. — Их надо обеспечить кормом. Сам понимаешь: в сенокос день год кормит. Каждую сенинку надо сберечь, просушить да в скирды убрать. А еще неизвестно, как погода простоит. Давай-ка, поглядим с тобой, что барометр говорит.
С этими словами председатель встал из-за стола и подошел к висевшему на стене круглому аппарату, похожему на небольшие стенные часы, только стрелка на этом аппарате была одна, и на белом кругу под стеклом были надписи: «Буря — Осадки — Переменно — Ясно — Великая сушь». Сейчас стрелка показывала прямо вверх, на середину слова «Переменно».
