Молодость - [23]

Лика протянула руку за полиэтиленовую штору.

– Нормально.

Паша отвернулся.

– Ты пока залезай, а я поищу чистое полотенце… Это вроде маленькое.

Лика быстро разделась и залезла под душ.

– Нашел, есть одно нормальное.

Только сейчас она поняла, насколько замерзла. Не жалея «твердые пятнадцать лет», закрыла глаза и подставила лицо под горячую воду. Оказалось, что голова совсем тяжелая, и поворачивать ее больно. Медленно поплыли полочки с чужими шампунями, узоры на занавеске. Тушь потекла по телу и скрылась в сливном отверстии. Лика согревалась, поворачиваясь к воде то спиной, то лицом. Жаль, что квартира чужая, стоять тут долго нельзя. Снова – тяжелый поворот головы, и тусклый свет лампочки, упав на кафель, разошелся лучами во все стороны. Пашина рука показалась из-за занавески, застыла в воздухе, словно ожидая одобрения, а потом медленно поплыла в сторону Лики. Лика отстранилась, рука добралась до воды.

– Нормальная? Может, теплее?

– Не, не надо.

Прошло еще несколько секунд, но Паша руку не убирал.

– Точно?

– Не надо…

Тогда медленно, как тяжелая змея, рука поплыла обратно.

– Ты там три себя, тебе согреться нужно. Точно теплее не надо?

Лика села на дно ванной.

– Паш, у тебя умирал кто-нибудь?

– Нет… – немного погодя ответил Паша.

– А ты веришь, что пока девять дней не прошло, душа человека где-то рядом?

– Ну, не знаю. С точки зрения физики, могут существовать какие-то остаточные явления. Только это не душа, а форма существования энергии. Ну и потом – это очень часто, типа, как самоубеждение. Если ты захочешь почувствовать чье-то присутствие рядом, то ты себя просто убедишь в этом. Это особенность твоего мозга, а не чья-то душа. Я не верю в такие вещи или, например, в хиромантию. Знаешь, что такое хиромантия?

Лика не знала, как плакать беззвучно, и боялась ответить, чтобы не показать своих слез. Но собралась и сказала:

– Гадание по руке.

– Я не верю… Хотя разбираюсь немного. По линии жизни можно массу вещей сказать. Вот, например, дай мне ладонь.

Он снова пролез рукой за штору, но Лика сидела, и получилось, что Паша водил ладонью над ее головой.

– Можно я немного посмотрю, на ощупь не видно же?

Она подняла руку, он взял ее и продолжил.

– Короткая… Но это не значит ничего, ты не запаривайся. Это только так, в качестве развлечения.

Он не видел и не слышал, как она плакала, но медленно тянул к себе. Оба дрожали, их трясло, и от этой тряски плавный мир, возникший ненадолго под теплой водой, стал трескаться. Не было никого на этом свете, на кого можно было надеяться, кроме Паши. А Паша пока был. И вот вторая его рука коснулась ее локтя, потом бедра. Стало горячо и страшно. Лика поняла, что осталась теперь совсем одна. Она вырвалась и даже не крикнула, а сказала ему холодно, как чужому:

– Ты что, психбольной? Я же еще маленькая.

12

Идти было очень больно. Тогда Лика побежала, сжимая руками голову, чтобы та не треснула. Останавливаясь иногда набраться сил, пронеслась через страшный неосвещенный парк. Согреться можно было только, надев бабушкину кофту, но она просто намокла бы, и это не имело смысла.

Оказавшись у дедушкиного дома, она проверила, хорошо ли сидит рюкзак, и, плача от страха, вцепилась в скользкую газовую трубу, огибавшую козырек подъезда. Сначала забралась на сам козырек, а потом, держась за ноздреватую поверхность стены, дошла до балкона. Вчера, во время обыска, чувствуя, что ключи могут отобрать, она успела отщелкнуть шпингалет, и теперь только легонько толкнула дверь. Тепло дедушкиной квартиры, родные, вернувшиеся откуда-то запахи схватили ее за воротник и втащили внутрь. Сразу стало легче, но это еще не была полная безопасность. Она заперла на задвижку входную дверь, а из тайника у зеркала забрала запасные ключи. Потом положила сверток с гримом в ящик комода, скинула с себя всю одежду и вытерлась насухо. Голая, дрожа, щурясь от жалящего света фонарей, добралась до шифоньера, достала бабушкины вещи. Дедушка ничего про них не говорил, но уж если можно кофту, то чулки с платьем – и подавно. Натянула все на себя, медленно двинулась обратно и вдруг поняла, что ногам будет холодно. Тогда, придерживая голову руками, осторожно вернулась, согнулась в три погибели и в глубине нижнего ящика нашла бабушкины зимние носки.

Потом она неподвижно лежала, и было непонятно, когда постель нагреется. Через сколько минут или часов? То хотелось вскочить и вырваться из холода, то казалось, что сил нет совсем и, может быть, полежать еще немного. Но время шло, силы только убавлялись, и становилось страшно, потому что в кровати было очень плохо и больно, а дальше нее пути не было. Холодные простыни все равно оставались чем-то самым теплым и последним на свете. Лика закричала, чтобы было не так больно, а может быть, просто так. Этого крика хватило, чтобы оказаться у комода, поставить себе градусник и вернуться обратно.

Она заснула и проснулась оттого, что в красном доме напротив кто-то включил яркую-яркую лампочку на лестничной площадке. Возможно, это тоже был сон, и вот этот сон, вернее, не этот, а другой, полуденный, где не было темно, отделился от красного дома напротив и, скользя тротуаром, все выше и выше, вдоль лестничных поручней – к крышам, бросился вниз рвать с деревьев афиши.