Молодинская битва. Риск - [5]
Сумел Голохвастов убедить Селима в том, что опасно ему возвеличивание Мухаммед-Гирея, притязающего на Астрахань и Казань и мечтающего создать орду, равную по могуществу Батыевой,[50] оттого султан и урезонил крымского хана, направив готовое идти на Казань войско воевать Литву и Польшу. И хотя не удалось Голохвастову уговорить Селима передать Крымское ханство[51] племяннику Мухаммед-Гирея Геммету-царевичу, который тянулся сердцем к России, Селим все же послал ласковый ответ, а чтобы доказать свою дружбу, повелел пашам тревожить набегами Сигизмундовы владения. Это кроме похода крымского хана.
Дело пошло бы как по маслу, да вот случилось недоброе — умер Селим, гроза Азии, Африки и Европы. На оттоманский[52] трон сел его сын, Солиман. Василий Иванович поспешил, понимая знатность дружбы с Портою,[53] направить в Царьград[54] посла Третьяка Губина. Сумел тот повлиять на Солимана, который тоже повелел объявить Мухаммед-Гирею, чтобы он никогда не устремлял глаз свой на Россию.
Гонец от Третьяка Губина доставил совсем недавно отписку, что Мухаммед-Гирей побывал в Царьграде, говорил с султаном, внушая ему, что верить Москве нельзя, что она ближе к сердцу держит Персию,[55] но султан-де остался тверд. И даже когда хан крымский вопросил, чем буду сыт и одет, если запретишь воевать московскую землю, султан ответил, чтобы воевал он Сигизмунда и венгров.
По всему выходит, бить в набатный колокол рано, не следует оголять рубежи с Литвою и Польшей. Ох, как они этого ждут. Князь Воротынский, может, и верную весть принес, повезет в Казань Мухаммед-Гирей своего брата, но примет ли его Казань с радушием? Спор да ряд там начнутся, не вдруг утихнув. Вот тут не оплошать бы. Послов туда снарядить, воеводе в подмогу, да поживей, чтоб не припоздниться. С умом да со сноровкой чтобы. Непременно с поклоном от него, царя, к муфтию. Коли Абдурашид не переметнется к Гиреям, не совладать братьям с Шахом-Али.
Да и не вдруг осмелится ослушаться оттоманского султана крымский хан, поосторожничает поперек султанской воли вести крупную рать на Москву. Может, конечно, послать мурз своих с малыми силами, чтобы потом свалить на них всю вину — без его, мол, ведома повели рать.
Верный ход мыслей у государя всей Земли Русской; верный, — но вчерашнего дня. Узнает он об этом совсем скоро, и все же прозрение не теперь вот проявится. Сейчас же царь Василий Иванович просто посчитал нужным отблагодарить князя Ивана Воротынского за столь явное радение о державных интересах, за весть, так спешно доставленную, хотя и не весьма обдуманную:
— Зову тебя, князь Иван, вместе побаниться. Усталость дорожную снимешь. А после баньки потрапезуем. Как скинешь кольчугу, в кафтан облачишься, милости прошу в мой путевой дворец.
Вот это честь так честь. Палаты Воротынского построены были не так давно, земля в Кремле и вокруг него занята московскими боярами, да теми князьями, кто пораньше Воротынских стали присяжниками царевыми, вот и определил Иван Великий место у земляного вала, окольцовывавшего Китай-город. Хоть и редко Иван Воротынский бывал в стольном граде, больше все в своей вотчине находился, оберегая украины[56] Земли Русской от крымцев и литвинов, неся службу ратную, государеву, все же угнетало князя, что хоромы его московские не по отчеству удалены от Кремля. Ущемлена, однако же, княжеская гордость была до поры до времени, пока не построил сын государя Великого, Василий Иванович, на Басманной слободе белокаменные палаты — путевой дворец.
И оказалась усадьба князя Воротынского на пути от Кремля к новому царскому дворцу, который царь Василий любил и в котором часто живал, даже принимал там послов, решал судные тяжбы.
«Специально зовет в новый дворец, чтобы мне сподручней», — тешил самолюбие князь Иван Воротынский, направляясь к ожидавшему его стремянному.[57]
Однако гордость за прилюдную царскую милость все же не отвлекла его от мысли о предстоящем походе крымцев на Москву. Князь был совершенно уверен, что этот поход состоится и что вполне возможно левое крыло крымского войска пойдет именно через его вотчину, но царь повелел встать с князем Андреем в Коломне, стало быть, придется звать всю дружину, а стольный град его окажется почти беззащитным. А там княгиня-то на сносях, ее в Москву не увезешь.
«Попытаюсь убедить Василия Ивановича. После парной да кубка доброго вина сподручней будет еще раз высказать свое мнение».
Но разговор сложился еще до трапезного стола. Попивая квас между заходами в парную, вел царь разговор с князем Воротынским о делах государевых, даже о предстоящей свадьбе на Елене Глинской,[58] шаг, который все служивые Государева Двора меж собой осуждали. Царь будто исповедовался князю Воротынскому, оправдывая это решение, и вдруг неожиданно для собеседника переменил тему разговора. Спросил именно о том, о чем были думки Ивана Воротынского.
