Молодая Раневская. Это я, Фанечка... - [62]
Таирову часто доставалось и при Луначарском. За буржуазность, за безыдейность, за потакание обывательским вкусам… За что ему только не доставалось.
Таиров ставил разные спектакли. Он был сторонником чистоты жанра и выбирал для постановки "чистые" комедии или "чистые" же драмы. Спектакли Камерного театра были удачными или не очень. Но ни один спектакль не был скучным. Таиров не умел ставить скучные спектакли. Стараясь произвести на зрителя максимально сильное впечатление, Таиров продумывал до мелочей не только саму постановку, но и оформление театра. Театр у него начинался "с вешалки" в прямом смысле этого выражения. "Таирова заботило создание необходимой зрительской атмосферы. Мы не могли предугадать, каким увидим театр при новой встрече на открытии сезона. Сначала зритель входил в простой обычный зал с балконом. После "Фамиры-Кифарэда" уже вестибюль расписали узорчатыми листьями, невиданными животными. Старый особняк Камерного театра стал экзотическим. А к моменту "Федры" он напоминал белую, чистую, скромную и строгую аудиторию, без балкона, завершавшуюся красивым амфитеатром…" — писал театральный критик Павел Марков[42].
Но вернемся к социалистическому учету и иссякавшему кредиту доверия. Таиров почувствовал, что ему надо изменить критерии подбора пьес для постановки, иначе театр будет закрыт. Репертуар следовало сделать более советским, по возможности сохранив его привлекательность для зрителей.
"Жирофле-Жирофля" и "День и ночь" Шарля Лекока; пьесы американского драматурга Юджина О’Нила, "Багровый остров" Михаила Булгакова, "Антигона"… Среди спектаклей Камерного театра не было ни одного мало-мальски революционного, мало-мальски социалистического. Этот "недостаток" надо было исправить как можно скорее.
"Патетическая соната" и "Оптимистическая трагедия" будут позже. Для начала Таиров остановил свой выбор на "Трехгрошовой опере" Бертольда Брехта, пьесе новой (она была написана в 1928 году) и подходящей по духу. Разница между "обличением буржуазных нравов" и "потаканием обывательским вкусам" порой столь мала, что одно легко перетекает в другое. Но не в случае с "Трехгрошовой оперой". Если уж старина Бертольд брался обличать, то обличал, как следует. К тому же в ноябре 1918 года Брехт был членом Совета рабочих и солдатских депутатов в городе Аугсбурге. Участие Брехта в революции было эпизодическим, недолгим, но все равно обеспечивало благосклонное отношение к его творчеству в Советском Союзе. Наш человек.
Во время согласования новой постановки в Театральном отделе при МОНО вдруг выяснилось, что на новую пьесу претендует еще один театр — Театр сатиры. Надо сказать, что Театру сатиры "Трехгрошовая опера" лучше подходила по профилю. Но Таиров не собирался уступать. Он велел своим художникам, братьям Владимиру и Георгию Стенбергам в срочном порядке готовить декорации к новому спектаклю, а сам принялся настойчиво объяснять театральному начальству, что пьеса Брехта как будто специально создана для "синтетического"[43] Камерного театра.
— У нас есть опыт, у нас есть имя и у нас уже готовы декорации…
"Трехгрошовую оперу" отдали Таирову. В Камерном театре она была поставлена под названием "Опера нищих". Так назывался в оригинале английский первоисточник[44], из которого почерпнул сюжет Бертольд Брехт.
Актеры для новой постановки отбирались Таировым очень придирчиво, он не просто раздавал роли, а устроил нечто вроде конкурса. Но, тем не менее, далеко не все актеры, занятые в пьесе его устраивали. Особенно поначалу, пока коллектив не успел "сыграться". В частности, Таирову не нравилось, как актриса Елена Уварова играет роль миссис Пичем. Образу гротескной пьянчужки, созданному Уваровой, по мнению Таирова, не хватало завершенности. Алиса Коонен в очередной раз напомнила мужу о Фаине. "Мне надо подумать", — ответил Таиров. Коонен рассказала об этом своей племяннице Ниночке, а та не удержалась и проболталась в письме Фаине.
Наверное, к сообщению Нины следовало бы отнестись сдержанно. Это же был всего лишь намек, а не согласие. "Мне надо подумать" не означает "Я дам ей роль". Но Фаина почему-то решила, что на этот-то раз все сладится, и начала менять свои планы…
А планы эти были такие. В 1930 году Павла Леонтьевна решила, что ей пора уходить со сцены и заняться преподаванием. Предложение режиссера Бакинского ТРАМа Игоря Савченко оставалось в силе. Павла Леонтьевна решила ехать в Баку. У нее был педагогический опыт, но он требовал переосмысления. Многое надо было понять, что-то следовало отточить… Павла Леонтьевна, в силу присущих ей самокритичности и высокой требовательности к себе, не считала себя полноценным, настоящим педагогом. Вульф хотелось начать где-нибудь на периферии, там, где к ее просчетам (ей почему-то казалось, что просчеты непременно будут) отнеслись бы снисходительно. Бакинский ТРАМ, по мнению Павлы Леонтьевны, идеально подходил ей для дебюта. А уж после того, как дебют состоится, можно начать подыскивать место в Москве.
