Молодая кровь - [23]
На минуту Робби оставил свою новую подружку и подбежал к матери, запыхавшись и сверкая глазами. «Мама, это моя невеста!» — прокричал он, захлебываясь от радости, и умчался обратно, не заметив боли и растерянности на ее лице. В ту пору он всех девочек называл своими невестами.
Дети снова подбежали друг к другу и от полноты чувств обнялись и поцеловались. В одно мгновение испуг стер улыбку с лица белой женщины. Она подскочила к дочке и дернула ее так, что едва не вывернула ей руку. Оттащив девочку подальше, она нагнулась к ней и, грозя пальцем, что-то сказала. Робби неуверенно взглянул на мать и, прежде чем та успела удержать его, бросился к своей «невесте», видимо собираясь защитить ее от злой дамы. Когда он был уже почти рядом, его новая «невеста» обернулась к нему, показала язык и закричала: «Черномазый! Черномазый! Черномазый!» Мальчик остановился как вкопанный, твердо зная, что это не входит в их игру.
Лори перестала гладить и уставилась на огонь, тлеющий в камине. О боже! В то утро она явственно увидела петлю на дереве, и толпу линчевателей, и кандальную команду, и — спаси, господь! — исправительную тюрьму! Она никогда не забудет выражения лица Робби в ту минуту, когда он стоял посреди магазина, как бы захваченный врасплох, разинув рот, с немым вопросом в глазах — обиженный, недоумевающий. Потом он попятился назад, повернулся и бросился к своей маме. Он кусал дрожащие губы, в узких сердитых глазенках блестели слезы.
Лори аккуратно сложила сорочку белого господина и покачала головой. «Сжалься, Иисус Христос! — взмолилась она. — Мы растим детей для мира белых, а не знаем, как лучше их учить!»
Поздно вечером Лори рассказала все мужу — и про драку Робби с белым мальчишкой и про вмешательство старухи Вилсон. Джо сидел некоторое время, не говоря ни слова.
— По-моему, Сара Вилсон не имела права так говорить. Как ты считаешь, Джо?
— Я сам не знаю, Лори, — ответил Джо, шевеля пальцами босых ног и потирая колено. — Трудно сказать. Сейчас такое время, что не ведаешь, как растить собственных детей. Научишь их думать, что они не хуже белых… что не должны ничего им прощать…, Вроде бы это и хорошо — ведь мы с тобой хотим их сделать смелыми. А. с другой стороны… куда это приведет их? В сырую землю, вот куда! Уж я-то знаю, что говорю!
— Но, Джо, Джо, ведь мы трудимся и жертвуем всем ради того, чтобы они выросли настоящими людьми и не считали себя хуже других.
Джо раскачивался в своей качалке, измученный и усталый до крайности, — позади был тяжелый день и впереди такой же. Лори задала ему вопрос, который терзал его день и ночь: как жить в мире белых? На коленях, с согнутой спиной и с шапкой в руке? Или так, как должен жить человек, — гордо держа голову? Джо любил жену и детей, любил их горячо и нежно.
Он покачал головой.
— Все это не так просто, Лори. Совсем не так просто. И трудно сказать, какой путь правильный.
Один бог знает, до чего это трудно. Куда бы ни подул ветер, нам все равно будет плохо.
Лори со страхом, с великим страхом глядела на Джо. Прежде он всегда ходил, подняв голову, расправив плечи, большой, стройный, сильный и гордый, и таким она хотела его видеть всегда, всю жизнь; а последнее время он стал меняться, постепенно делается совершенно другим человеком. Что это значит, боже милостивый?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Был адски жаркий августовский день — 99 градусов[4] в тени. В тени… Где она, эта тень?! Джо весь взмок от пота — влажная жара вытягивала, как сок из сосны, его исполинскую силу. Он вообще плохо переносил жару, а уж такое пекло с утра до вечера каждый день его вконец измучило! Джо опустил бочку на землю и, приставив ладонь к глазам, посмотрел на слепящее солнце. Хоть бы на минуту скрылось оно за какую-нибудь тучку! Но никаких тучек нет и в помине — небо совершенно чистое. Правда, вдали на западе погромыхивает. Только бы кондрашка не хватила — в такую убийственную жару все может случиться!
Бюро погоды обещало сегодня самое жаркое шестое августа за все время существования Кроссроудза. Джо вспомнил сводку погоды и окончательно пал духом. Будь у него напарник, как у грузчиков на других платформах, все-таки легче было бы управляться с этакой тяжестью. Джо не раз пытался переменить работу, но, уж видно, ему на роду написано таскать проклятые бочки до самой смерти!
Джо пристроил бочку на своей обнаженной ноющей спине и, спотыкаясь, пошел вперед. Это стоило ему огромных усилий. Капли пота, как букашки, ползли по спине и по всему телу. Сильные ноги дрожали. Доставив бочку на место, он отправился за следующей. Взвалил ее на спину, но не успел сделать и пяти шагов, как все поплыло перед ним. Дома закачались. С пыльной огнедышащей земли поднялись волны раскаленного воздуха. Джо испуганно заморгал, но враг уже схватил его. Джо напряженно дышал, стараясь преодолеть слабость. Перед глазами замелькали белые пятна, голова закружилась; Джо сопротивлялся, боролся, пыхтел и ворчал. «Нет, дьявол, ты меня не поймаешь сегодня… Я тебе не поддамся…» И вдруг — камень, Джо споткнулся, бочка всей тяжестью надавила на поясницу, и он почувствовал, как что-то внутри у него треснуло. «Ох, как больно! Ужас! Все. Конец. Поймал-таки меня дьявол!»
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.