Молодая кровь - [25]
— Чего тебе, мальчик? Ах, ты, наверно, сынок Янгблада? Пришел работать, да? — У нее была темно-коричневая кожа и приветливые карие глаза.
— Да, мэм.
— Тогда входи. Присядь в кухне. Я пойду позову миссис Кросс.
— Слушаю, мэм.
Робби присел в углу, разглядывая чудесную белоснежную кухню, вдоль стен которой тянулся ярко-голубой бордюр. Здесь было все, что полагается для кухни, и даже больше: целых две плиты — одна газовая, другая угольная. На холодильнике стояли электрические часы. Внезапно у Робби перехватило горло, спазма свела желудок — ему показалось, что за ним следят. Он поспешно окинул взглядом кухню и увидел, что за дверью мелькнула и скрылась чья-то голова. Или это ему померещилось?
Робби отвернулся, а потом снова быстро взглянул на дверь, и тут он увидел белокурую девочку, повыше его ростом, смотревшую на него, как на диковинного зверя. Робби чуть не брякнул: «Чего уставилась?» Девочка показала ему язык и убежала. Робби начал листать свой учебник. Хоть бы скорее приходила миссис Кросс! А то наживешь беды из-за этой девчонки с мочальными волосами!
— Так это ты маленький Янгблад? Пришел на работу, да? — сказала, направляясь к Робби, высокая красивая женщина с такими же точно волосами, как у девочки, которую он видел. У миссис Кросс была размашистая, мужская походка, и говорила она не так, как местные крэкеры, а плавно, грудным голосом и, главное, вежливо, по-человечески.
— Да, мэм. — Робби не понравилось, что она смотрит не на него, а как бы мимо.
— Ну-ка встань, мальчик, дай поглядеть на тебя хорошенько.
Робби вскочил и заставил себя посмотреть ей в лицо, как учила его мама.
— Сколько тебе лет?
— Десять.
— Рослый какой для своих лет! Что ж, я думаю, ты нам подходишь. Нравится он тебе, Полина?
Негритянка оглядела мальчика с гордостью.
— На вид смышленый, и личико симпатичное. А уж про то, что из хорошей семьи, и говорить не приходится!
Миссис Кросс улыбнулась. Она провела Робби по дому и объяснила, в чем будет заключаться его работа. Он должен приносить уголь и дрова и каждый вечер топить огромный камин в гостиной, большущей комнате, вдвое большей, чем весь дом Янгбладов. И убирать двор.
— Ну как, справишься? — спросила миссис Кросс.
— Справлюсь, мэм. — Ему хотелось узнать, какая будет плата, но он побоялся показаться Дерзким.
— Ступай на кухню и поешь, а потом принимайся за дело. Двор можешь сегодня не подметать — уже поздно.
Вечером, когда он собрался уходить, миссис Кросс улыбнулась ему и похвалила за старание. Робби наконец набрался храбрости и спросил, сколько она будет ему платить. Хозяйка засмеялась и ответила:
— Доллар в неделю. — И добавила: — Надеюсь, мы с тобой поладим.
— Да, мэм, — заверил ее Робби.
Высокая девчонка с белыми волосами в этот день больше не показывалась.
Дома Робби долго рассказывает матери и сестре, какая у него работа.
— Мне очень нравится это место, — говорит он.
Осенний ветер задувает в комнату. Под его музыку пляшет пламя керосиновой лампы. Желтый огонь мечется по стеклу, то вспыхивая, то грозя потухнуть. Мама поправляет фитиль, чтоб не коптил, и улыбается своему мальчику. Сестра тоже не спускает с него глаз. Робби старается казаться равнодушным, но его прямо-таки распирает от гордости.
— Хм, небось воображаешь, что ты теперь взрослый! — подзадоривает Дженни Ли.
Робби искоса глядит на нее.
— Хоть и не взрослый, но и не маленький, — замечает мама.
Робби смотрит на мать. Неровный свет лампы озаряет ее лицо. Робби хорошо и уютно, счастье переполняет его душу. Разве сумел бы он сейчас рассказать, что он чувствует, что творится в его душе? Он поглядывает на сестру — она тоже гордится им, он это знает. И Робби так хочется быть хорошим, что его бросает в жар. Ласковый ветерок залетает со двора, студит капельки пота у него на лбу. Какое замечательное лицо у мамы — милое, красивое, серьезное…
— Мамочка, — говорит Робби, — если я буду хорошо работать, меня там оставят, правда? Может быть, ты тогда сможешь немножко отдохнуть, а?
Лори долго смотрит на повзрослевшего сына и, чтобы не выдать своих чувств, переводит взгляд на Дженни Ли, потом отходит от стола. О боже, боже!
А Робби вдруг вспоминает белокурую девчонку. Только бы не вышло из-за нее неприятностей!
Да, дети становились взрослыми. Кончилось их совместное купание в цинковом корыте. Впрочем, это-то уже давно кончилось. Одеваясь и раздеваясь, они старались не смотреть друг на друга. Те же человечки, что были два месяца назад и два года назад, и все-таки иные — повзрослевшие. Дженни Ли не очень-то выросла и едва ли пополнела, но что повзрослела — это несомненно. Она уже больше не щеголяла в штанах брата и не старалась походить на мальчишку. Теперь ей хотелось выглядеть модной девицей. Она нанялась смотреть за двумя белыми детьми и после школы ходила на работу, но долго там не продержалась, так как хозяйка сочла ее слишком дерзкой. Лори Ли покачала головой и улыбнулась. Она представила себе, как пигалица Дженни Ли смотрит, надув губы, на белую женщину и сердито моргает ресницами.
— О господи, это же Янгблад, только еще позанозистей! И от Барксдэйлов тоже кое-что унаследовала! Ну и дети! Вот бы мама Большая порадовалась их характерам! Уж они-то не дадут белым спуску!
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.