Молодая кровь - [157]
— Мистер Коллинс правильно сказал про белых: иногда надо дать им хорошую взбучку, иначе они ничему не научатся.
— Еще бы!
Последнее время у Роба бывало с утра хорошее, бодрое настроение, пока он не приходил в гостиницу. Казалось, что это большое великолепное здание протягивает к нему свои лапы, хватает его и поглощает, так же как и других служащих. Все работали с отчаянным напряжением, словно бдительное око мистера Огла преследовало их из глубины коридоров, со стен и с картин на стенах, и даже у толстых пушистых ковров были глаза и уши. С организацией профсоюза дело пока далеко не пошло: все служащие смертельно боялись потерять работу. Записалось несколько человек, а большинство воздерживалось. В это утро в уборной для негров Роб встретил Билла Бринсона, который мыл там руки. Билл Бринсон был негр среднего роста, со светло-карими глазами, на несколько лет старше Янгблада. Этот парень не давал никому спуску, даже белым. Его недавно перевели из ночной смены в дневную. Сунув руку в карман, Роб нащупал профсоюзный бланк и подошел к Биллу. Он всегда носил бланки с собой.
— Ну, что хорошего, Билл?
— Да ничего, Янгблад. А ты что хорошего знаешь?
— Да тоже ничего хорошего, — негромко ответил Роб. — Знаю лишь, что работать все тяжелее, а хозяин все злее. Вот это я хорошо знаю.
— Да уж, конечно, не врешь, — согласился Билл. — Наш мистер Огл подлец из подлецов! Гоняет нас день-деньской, как каторжных. Ты думаешь, зачем я сюда пришел? Просто передохнуть.
— А как ты относишься к тому, что нам снизили плату? — спросил Роб.
— Как отношусь! Безобразие это! Он и так платил нам шиш. Видно, греха не боится!
— Кое-кто из ребят собирается принять меры, — сказал Роб.
— Какие тут примешь меры? — сказал Билл, посматривая то на умывальник, то на Янгблада. — Получай, что дают, или катись! Он тебе сразу скажет: «Не хочешь работать — найдутся другие, будут счастливы занять твое место».
— А все-таки некоторые из нас решили объединиться и действовать сообща. Это не то что в одиночку. Будем протестовать против снижения платы, против этих ужасных смен, потребуем выходной день и еще кое-что.
Билл недоверчиво усмехнулся.
— Ты с ума сошел! Ни черта никто не добьется! — Скрывая смущение, он сердито нахмурился.
— Ну а ты сам как, против? — спросил Роб.
— Против чего? — Билл машинально все намыливал и намыливал руки.
— Против того, чтобы Собраться всем вместе и решить, как лучше действовать? Вместе — понимаешь такое слово?
— И вовсе я не против, — сказал Билл явно неохотно. Он вытер руки, растерянно глядя на Роба. Ему хотелось и поскорее улизнуть от Янгблада и в то же время задержаться и послушать, что тот ему скажет.
Роб глядел на Билла, а сам нащупывал бланки в кармане. Он догадывался, что творится сейчас в голове товарища, какие сомнения и страхи терзают его, но ведь Бринсон хороший парень и напугать его не так-то легко, это всем известно. Момент как раз подходящий — вытащить из кармана бланк и сунуть ему в руки. И все-таки Роб колебался — ему уже надоело слушать, как смущенно бормочут и извиняются ребята, стоит только завести речь о профсоюзе. От этого ему самому становится не по себе.
Роб откашлялся.
— Я так и думал, что ты будешь за это. — Он нерешительно вынул руку из кармана и снова кашлянул. — Тут народ стал подумывать о том, чтобы учредить профсоюз. Похоже, что только так и можно заставить мистера Огла пойти на уступки.
— Профсоюз? — переспросил Билл, тревожно поглядывая на дверь, как будто сюда вот-вот явится не то мистер Огл, не то сам дьявол. — Какой еще профсоюз?
— Профсоюз как профсоюз! Что тут спрашивать? Будто ты не знаешь! Профсоюз, который объединит всех нас и будет защищать наши интересы перед хозяином. При профсоюзе хозяин не может выгнать каждого поодиночке, потому что мы тогда все — одно целое.
— На словах здорово получается! — с опаской заметил Билл.
— Ну как, ты за? — спросил Янгблад.
Билл глянул на Янгблада, потом на дверь и опять на Янгблада.
— Конечно. Но сейчас мне надо бежать. Я здесь уже давно. Как бы за мной не пришли сюда.
Роб не хотел сейчас наседать на Билла, но он вынудил себя.
— Вот смотри, — сказал он и, вытащив из кармана бланк, подал его Биллу.
Билл поглядел на бланк так, будто в руке Янгблада была гремучая змея.
— Что это?
— Бланк. Бланк профсоюза. Ты должен только написать на нем свою фамилию, и это будет означать, что ты за организацию профсоюза в нашей гостинице. А когда мы получим много таких подписей, мы соберемся вместе и учредим профсоюз.
— А кто это все затеял?
— Мы сами. А ты что думал? — спросил Роб.
— Сам знаешь что! А может, это все гангстеры-вымогатели?
Робу очень хотелось ответить: «Я один из организаторов. Неужели, по-твоему, я похож на вымогателя?» Но он сказал:
— Да что ты, их и близко от нас нет! Мы знать никого не знаем, кроме тех, кто работает в гостинице. Это все мы сами.
— А в «Телеграм» было сказано…
— «Телеграм» не святое писание! — возразил Роб.
— Это-то я понимаю, — сказал Билл. — Однако нет дыма без огня.
— Ну сообрази сам, — с жаром заговорил Роб, — ведь можно сказать, что «Телеграм» состоит в одном профсоюзе с мистером Оглом и другими белыми богачами и они специально объединились, чтобы отбить у нас охоту организовать профсоюз.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.