Молнии в ночи [Авторский сборник] - [35]

— Что с вами, ата?

— Ох, сестрица… Вот уж два дня… — он говорил прерывисто, будто задыхаясь, — весь, как в огне… Все тело ломит! Голова прямо раскалывается! На работу надо, а я… Апа, выпишите мне лекарства, какие надо, и этот… булутен.

Доктор внимательно посмотрела на Буриходжу — выглядел он, и правда, неважно, даже пот выступил на лице.

— Похоже, у вас температура, — она встряхнула термометр, протянула его Буриходже. — Ну-ка, смерьте.

— Ох, ох…

Буриходжа сунул градусник под мышку, где была зажата еще горячая картошка, и замер в смиренной позе, понурив голову, скорбно поджав тонкие губы. Через несколько минут он вернул градусник доктору. Та, надев очки, взглянула на шкалу и оторопела: ртутный столбик подскочил до сорока двух градусов!

С озабоченным видом она взяла больного за кисть, чтобы проверить пульс. Буриходже пришлось вытянуть руку — и картофелина выпала из-под мышки, глухо стукнулась о пол. Тряпица развернулась, картофелина медленно покатилась по кабинету. Доктор совсем опешила:

— Это еще что?

— Э-э… — только и промямлил больной.

— Откуда картошка?

— О, всемогущий! — Буриходжа закатил глаза. — Кто же это мне ее подсунул? Доктор-апа… Давайте я еще померяю… Ей-богу… у меня и без картошки эта… температура.

Последние слова он произнес без особой уверенности. Недоумение на лице докторши сменилось негодованием:

— Довольно!.. Какой позор!

Буриходжа нагнулся, поднял с пола картофелину.

— Кто же мне ее подсунул?.. Ума не приложу… Вот ведь оказия! — он как-то механически положил картошку в карман, встал, направился к двери.

Доктор смотрела ему вслед с горечью и презрением:

— Ну люди!.. Не стыдно вам?.. Дожили до седых волос…

А Буриходжа все бормотал под нос:

— О, аллах, кто же мне ее подложил, черт бы ее побрал?.. — у самых дверей он обернулся, уныло спросил: — Маржи-апа!.. Булутен, значит, не дадите?..

Женщина молчала.

— Ну да, ну да… Конечно… — Буриходжа распахнул дверь, вышел в коридор.

После его ухода доктор некоторое время сидела неподвижно, сжав виски ладонями. Потом усмехнулась, отправилась в кабинет главного врача и уже с юмором рассказала о проделке старого симулянта. Оказавшаяся тут же Фарида от души смеялась вместе с другими, но узнав, что это был Буриходжа-амаки, осеклась: он же — отчим Алиджана…

А Буриходжа, как только очутился в коридоре, сорвал со лба повязку и, прихрамывая, бросился вниз по лестнице, словно волк, преследуемый собаками. На улице он остановился, переводя дух, бессмысленно озираясь. Немного успокоившись, поспешил в знакомую чайхану. Те, кто чаевничал там с утра, воззрились на него с изумлением: эка, быстро выздоровел! Буриходжа забился в дальний угол, потребовал чаю. Со вздохом достал злосчастную картофелину — не пропадать же добру! — ногтями снял кожуру, произнес традиционное «бисмулла!» и съел картошку, запив ее чаем. Подняв голову, он увидел в другом углу приятеля, перед которым лежали разломанные лепешки, сахар, сладости. Тот жестом пригласил Буриходжу разделить с ним трапезу. Взяв свою пиалу и чайник, Буриходжа с готовностью пересел к приятелю, буркнул привычное «бисмулла!» и тут же жадно потянулся за лепешкой. Разжевывая ее, сказал: «Недаром молвится — сорок друзей разделят поровну и одну кишмишинку…»

Он любил, чтобы с ним делились!

И искренне огорчался, что государство обошло его своими щедротами…

Дело в том, что все старики, жившие по соседству, получали пенсию. Все, кроме Буриходжи, — не заслужил! Но сам он не желал с этим мириться. Сознание, что другим вот так, за здорово живешь, достаются деньги, а ему нет, было для него, как нож острый: он чувствовал себя так, будто его обокрали.

И собрав (а в большей части сфабриковав) какие-то бумаги, Буриходжа принялся обивать пороги разных учреждений. Он бился за пенсию до тех пор, пока ему не сказали: «Вот что, уважаемый, зря вы и свое время тратите, и у других отнимаете. Вспомните-ка пословицу: на жатве его нет, на току — нет, а у мельницы он первый!.. Кстати, бумаги-то у вас липовые, глядите, еще попадетесь с ними!»

Буриходжа понял, что все его хлопоты напрасны, и обмяк, словно шар, из которого выпустили воздух…

«Все в воле божьей! — думал он с ханжеским смирением. — Видать, прогневил я чем-то аллаха. Всемогущий, он может весь мир пропустить сквозь игольное ушко! — И тут же утешал себя. — Но бог и милостив — авось, с его помощью возмещу убытки… Что пенсия? Гроши. Заработаю и побольше…»

Все же у него кошки скребли на душе, когда он видел, как почтальон Абдурахим стучится в калитки соседей и торжественно отсчитывает им новенькие, хрустящие кредитки. Завистливым взглядом наблюдал Буриходжа за этой церемонией. Порой, чтоб хоть немного утешиться, он задерживал почтальона и обменивал свои мятые, засаленные ассигнации на новенькие, только что полученные из банка.

Денег же Буриходжа успел накопить немало. Частенько, когда дома никого не было, он вынимал из тайника матрац, куда были запрятаны его тысячи, и, дрожа от жадности, пересчитывал их…

Вот и сегодня, вернувшись от Алиджана, Буриходжа достал заветный матрац, уселся на полу со скрещенными ногами, положил его перед собой, сунул руку в распоротый угол — и побледнел, сердце у него упало: денег не было. Он лихорадочно шарил внутри матраца, наконец нащупал твердый узелок — лицо расплылось в блаженной улыбке. Он извлек узел, развязал его. Пересчитывая деньги, Буриходжа с острым наслаждением любовался каждой ассигнацией, как какой-нибудь чудесной картиной. Он соединил их в стопки, по десять бумажек в каждой, но едва начал раскладывать возле себя, как раздались чьи-то шаги. Буриходжа торопливо накрыл деньги подушкой, схватил с полки первую попавшуюся, истрепанную книгу и, плюхнувшись на подушку, раскрыв книгу, зашевелил губами, притворяясь, будто погружен в чтение. Дверь приоткрылась, в нее просунулась мальчишечья голова: