Молитва о России - [2]

«Послушайте, monsieur, вы плохо пахнете!..

Вы вѣрно ошиблись… кого вы ищете?»

«Иду я на Святую Гору, грѣхи замаливать!

Я ослѣпъ отъ снѣга, я оглохъ отъ вѣтра!

Благодѣтели милосердные, сжальтесь!

Дайте до утра отогрѣться!..»

Отвѣчали ему всѣ: мудрые младенцы, попугаи, дамы,

Мопсы, старички, коты сiамскiе:

«Ахъ, какъ жаль! вы напрасно шли такъ много!

Ни одного мѣстечка свободнаго!

Сойдите на землю тамъ, помнится,

Есть отели, меблированныя комнаты

Нашъ городъ такъ малъ.

У насъ всего пятьсотъ залъ;

Сто залъ чтобъ пить Шато д'Икемъ, сто залъ чтобъ вздыхать поутру,

Сто залъ для чтенья персидскихъ лириковъ,

Сто залъ для ѣзды на ручныхъ кенгуру,

Сто залъ откуда мы смотримъ на Сирiуса…

Какъ видите — все занято…

Счастливый путь!.. До свиданья!..»

Нищiй перстомъ замкнулъ свой горькiй ротъ,

Дрожа отъ стужи у деревьевъ мандариновыхъ,

На челѣ его выступилъ кровавый потъ.

Открылись на ладоняхъ язвы гвоздиныя

И всеже вздохъ пронесся длинный и могильный

Какъ вѣтръ. Погасли люстры.

Стѣны закачались. Диваны заходили.

Коты сiамскiе замяукали грустно

Да гдѣ то чирикала птичка:

«Поль, что случилось? Зажгите жъ электричество!»

Потомъ все стихло, просвѣтлѣло.

Нѣтъ города! Ночь, снѣгъ, тишина,

Только вѣтеръ трепалъ портьеры, да на осколкахъ тарелокъ

Голубѣла куцая луна.

Дамы декольтированныя груди прикрывали перьями страусовыми,

Мужчины отъ холода хватались за животы,

Визжали младенцы забывъ о Шопенгауерѣ,

Издыхая царапались взлохмаченные коты.

«Я хотѣла надѣть теплое платье… это ты сказалъ ненужно!..»

«Я не вижу ни автомобиля, ни даже простого извощика…»

«Это ужасно!.. вѣдь я еще не ужиналъ!..»

«Ты забываешь, что я на седьмомъ мѣсяцѣ… я умру… ты вѣдь хочешь?..»

«Можетъ помолиться? вѣдь такiе случаи въ исторiи бывали…»

Отче Haшъ!.. вы не помните какъ дальше?..

Нищiйъ все также дрожалъ у березы печальной,

Кровавый иней на лбу блисталъ.

Отнявъ отъ устъ застывшiй палецъ,

Онъ сказалъ:

«Я такой маленькiй — я живу въ заячьихъ норахъ,

Я ночую въ домикѣ улитки, въ гнѣздѣ жаворонка.

Я не могъ помѣститься въ вашемъ огромномъ rородѣ!

Я не могъ войти въ ваши залы мраморныя!

У васъ были звѣзды, золотыя вазы, скрипки нежныя,

У васъ былъ городъ въ цвѣту и въ огняхъ,

Я стоялъ и плакалъ надъ вашей бѣдностью —

У васъ не было мѣста для меня.

Что отдать вамъ? Моя рогожа разодрана,

Кругомъ только лесъ и снѣга.

Какъ приму васъ? У меня нѣтъ высокаго города,

У меня нѣтъ даже простого очага.

Но вѣрьте! вѣрьте! вѣрьте!

Что вамъ стужа? что вамъ снѣгъ?

Мое сердца

Открыто для всѣхъ!

Усомнились, оно маленькое! гдѣ же?

Насъ много! какъ мы войдемъ?

Глупые! Цѣлый мiръ находилъ послѣднее прибѣжище

Въ немъ!»

Говорилъ Нищiй. Падали слезы жаркiя.

И земля дышала бѣлымъ паромъ,

Снѣгъ сходилъ, средь листьевъ прошлогоднихъ,

Показались первыя былинки, такiя убогiя,

Зацвѣтали первоцвѣты, запахло Пасхой,

Запѣли къ землѣ припадая бѣлогрудыя ласточки,

Слезы капали, землю тревожили

Будили, грѣли.

Дождикъ апрѣльскiй.

И дряхлые франты въ промокшихъ цилиндрахъ,

И дамы, бросая съ пудрой пуховки,

Грѣясь на солнцѣ, плакали слезали невинными,

Радуясь веснѣ средь зимы глубокой:

«Христово сердце! солнце майское!

Въ Твоихъ лучахъ мы купаемся!»

Только нищiй какъ прежде дрожалъ отъ стужи, отъ вѣтра.

Его лицо кололъ декабрьскiй снѣгъ.

Нѣтъ! Ему не согрѣться

Вовѣкъ!

Слышимъ Твой голосъ

Но въ нашихъ сердцахъ унылыхъ

Такая темь! такой холодъ!

Господи помилуй!

Судный День.

Дѣтямъ скажете «когда съ полей Галицiи,

Зализывая язвы,

Она бѣжала еще живая —

Мы могли какъ прежде грустить и веселиться.

Мы праздновали,

Что гдѣ то подъ Санемъ теперь не валяемся.

Зубы чужеземные

Рвали родимую плоть,

А всѣ мы

Крохи подбирали, какъ псы лизали кровь.

Срывали съ нея рубище,

Хлестали плетьми

Кусали тощiя груди,

Которыя не могли кормить»…

Дѣтямъ скажете «къ веснѣ она хотѣла привстать,

Мы кричали „пляши! эй, Дунька!“

Это мы нарядили болящую мать

Въ красное трико площадной плясуньи.

Лѣто пришло. Она стонала,

Рукой не могла шевельнуть.

Мы били ее — кто мужицкимъ кнутомъ, кто палочкой.

„Ну, смѣйся! веселенькой будь!“

Ты первая въ мiрѣ —

Ухъ, упирается, дохлая!

Живѣй на канатъ и пляши въ нашемъ циркѣ!

Всѣ тебѣ хлопаютъ!»

Дѣтямъ скажете: «мы жили до и послѣ,

Ее на мѣстѣ лобномъ

Еще живой мы видали»

Скажете: «осенью

Тысяча девятьсотъ семнадцатаго года

Мы ее распяли».

* * *

Октябрь

Всѣхъ покрылъ своимъ туманомъ.

Были средь нихъ храбрые,

Молодые, упрямые,

Они шли и жадно пили отравленный воздухъ,

Будто не на смерть шли,

А только сорвать золотыя звѣзды,

Чтобъ онѣ на землѣ цвѣли.

Были обманутые — нестройно шагали,

Что ни шагъ оглядывались назадъ.

«На прицѣлъ!» ужъ курки сжимали ихъ пальцы,

Но еще, стыдливо потуплялись глаза.

Были трусливые — юлили, ползали.

Были изступленные какъ звѣри.

Были усталые, бездомные, голодные,

У которыхъ въ душѣ только смерть.

Было ихъ много, шли они быстро,

Прикрытые желтымъ туманомъ,

Велъ ихъ на страшный приступъ

Дѣдъ балаганный.

И когда на Невскомъ шутъ скомандовалъ «направо!»

И толпа разлилась по Дворцовой Площади —

Слышно было кто то взывалъ средь ночи

«Савлъ! Савлъ!»

Еще многiя руки — пусть слабыя!

Сжимали невидимый ларь,

Гдѣ хранилась честь Россiйской Державы.

«Чего зря болтать!.. Ставь пулеметы!.. Жарь!»

Въ Зимнемъ Дворцѣ, среди пошлой мебели,