Молчание сонного пригорода - [25]

Словом, показался Алекс. Он, не снижая скорости, шел по тротуару, пока зацепившаяся за ветку конфетная обертка не заставила его поднять взгляд. Стоял солнечный осенний день, и косые лучи упали на его повернутое вверх лицо, этот многообещающий бутон, соединенный с коренастым стебельком тела. Мой мальчик. От этого меня накрыло таким приливом любви к нему, что я почувствовал удар в грудь. Она растопила тревогу и внушила мне, что все будет хорошо, пока на этой земле живут отцы и сыновья.

Но Алекс не остановился у номера 117 по Гарнер-роуд, где, кстати, мы живем. Он прошел мимо выложенной плитами дорожки, которая, петляя, подходит к нашему крыльцу. Я не мог понять, нарочно ли он так себя ведет или по рассеянности. На его лице застыло непонятное выражение.

— Алекс!

Он не остановился.

— Алекс, ты куда?

Он оглянулся на кричащего отца. Посмотрел на дорожку впереди.

— Ой.

Я улыбнулся:

— Забыл дорогу домой?

— Нет. Я… просто задумался.

— О чем?

— Да, ерунда.

Поскольку углубляться не было смысла, я ничего не ответил. Я только придерживал открытую дверь и ждал, пока Алекс, шаркая, дотопает до дома. У входа он бросил куртку и рюкзак прямо на пол, хотя я сто раз повторял ему, чтобы он так не делал. Я устало поднял их, пока он проходил на кухню. Когда я вернулся, он стоял и смотрел на палочки, будто это было что-то ядовитое, вроде моркови.

Я помолчал.

— В чем дело?

— Мне надоели палочки.

— Отлично! Тогда чего ты хочешь?

— Ну… — Он прикусил губу. — Чего-нибудь другого.

Мы просмотрели крекеры, кукурузные чипсы, тосты и попкорн, пока я не начал злиться.

— Но я не знаю, чего мне хочется! — крикнул он, когда я отправил его в комнату отсиживать тайм-аут.

За время ареста моего сына я съел две его палочки. Осталось пять.

Поскольку мы никогда не поднимали руку на Алекса, нам приходилось как-то по-другому реагировать на его плохое поведение. Я не фанат тайм-аутов, это слово вызывает у меня в воображении образ хоккейного игрока на скамейке штрафников, но именно так это и называется. Суть не в том, что вы наказываете ребенка (упаси господи!), а только даете ему передышку, чтобы он мог начать с того, на чем закончил.

Осталось три палочки.

Некоторые психологи даже предлагают не отсылать ребенка на тайм-аут в его же комнату, потому что у него могут возникнуть негативные ассоциации. Мне вспомнилась моя мать, которая часто прибегала к избитой фразе «Отправляйтесь к себе в комнату, молодой человек!», причем это в некотором роде срабатывало, пока я не понял, что меня устраивает, когда меня отправляют в мою комнату, где были все мои игрушки и книги, и, когда мать об этом прознала, она стала отправлять меня в подвал.

Палочки кончились.

Может, и Алексу чересчур понравилось уходить к себе в комнату? Там было очень тихо. Через десять минут я позвал:

— Алекс, можешь выйти.

Ответа нет.

Я опять позвал. Не услышав ни звука, я заволновался. Вдруг он случайно сунул палец в розетку или еще что? Вылез в окно? Я побежал по лестнице, скача через две ступеньки, и ворвался в комнату Алекса.

Его там не было.

Я посмотрел под кроватью и в шкафу. Проверил шпингалет на окне и хотел было уже запаниковать на сто процентов, как вдруг услышал:

— Испугался?

Он стоял за дверью, это был фокус вот с такущей бородой. Не знаю, как я не разъярился, но он стоял и хихикал, а смех у Алекса ужасно заразительный. Через секунду я тащил его вниз по лестнице, и мы кончили тем, что опять пришли на кухню.

— Готов вести себя хорошо? — спросил я его.

— Я готов съесть мои палочки. — Он посмотрел на пустую тарелку. — Куда они делись? Их нет!

— Я дам тебе другие.

— Нет, я хочу те!

— Алекс, я…

— Где мои палочки?

Второй тайм-аут продолжался пятнадцать минут, пока я дочитывал газету, а когда я вошел к нему в комнату, он не прятался. Он стоял на коленях перед кроватью и складывал головоломку на меннонитском лоскутном одеяле, которое купила ему Джейн. Он даже не посмотрел на меня.

— Ладно. — Я похлопал его по плечу. — Время вышло. Можешь спуститься.

Он повернул голову на самую малость:

— Папа, я занят.

С тем я его и оставил. Какой смысл заставлять его выходить из скорлупы теперь, когда он отбыл свой срок? Но меня раздражало, что он не извинялся. Увлеченный игрой — это не то же самое, что кающийся грешник.

Конечно, день еще не закончился. Я знал, что между обедом и ужином я много работы не сделаю. Мне нужно было позвонить в несколько мест: пациенту, чтобы перенести прием на другое время, подтвердить кое-какие сведения о пациентке, которую мне передал Джерри, всякое прочее в этом роде. Я только успел спуститься, как услышал жалобное «Папа!».

— Что?

— Поиграй со мной в «Монополию».

Один из моих доводов в пользу второго ребенка: у Алекса был бы товарищ по играм, для которого бросить кубики и заработать двести долларов было бы новым опытом. Но Джейн, единственный ребенок в семье, как и я, сказала, что не хочет взваливать на себя двойную ответственность. Я придумал возможный выход:

— А ты бы позвонил Джеймсу, пусть он с тобой сыграет.

— Он болеет.

Так и вышло, что в конечном итоге я в половине пятого купил Парк-Плейс. Я чувствовал себя обманутым и поэтому был не слишком осторожен. К пяти часам мне принадлежала уже половина игрового поля, и я продолжал обчищать сына. Разорив его окончательно, я разрешил ему посмотреть мультипликационный канал, а тем временем пошел готовить ужин. У нас в семье готовлю я — Джейн время от времени делает что-нибудь по рецепту, — и я решил, что сегодня сделаю что-нибудь из куриных грудок, лука и зеленого перца. Может, добавлю лимон и карри и подам с рисом на гарнир. Из меня никогда не вышел бы муж-домохозяйка, но приручить меня можно. Когда Джейн начала задерживаться на работе в «Халдоме», мы отдали Алекса на продленку, где он был до половины шестого вечера по понедельникам, средам и четвергам, но все же у нас оставались еще два будних дня для налаживания связей между отцом и сыном. Или как там это называется.