Молчание Апостола - [6]

– Адольфо! – Кардинал с такой силой хлопнул ладонью по столу, что поморщился от боли. – Только не о нем. И не в таком тоне. Ты все-таки о святом Вселенской Церкви говоришь.

– Да мы и прежде о святых говорили, – с усмешкой заметил генерал. – Или просто кровь польская в голову бросилась?

– То, что он, как и я, был поляком, никакого значения не имеет. Но к чему ты евреев приплел, Адольфо? Они-то к нашей тайне каким боком относятся?

– Тадеуш, дорогой, удивляюсь я, как ты до высот таких добрался, до шапочки красной, до одного из высочайших мест в иерархии и Ватикана, и иезуитов, хотя о последнем знают немногие. Ведь задача с евреями – проще таблицы умножения.

– И?.. Ну уж сделай скидку на мое славянское тугодумие.

– Представь себе, что всплывет наша тайна, откроется. Что это для Церкви значит, объяснять не надо. Рассыплется вся веками складывавшаяся структура как карточный домик. А помимо того? Война. Война на Ближнем Востоке, неизбежно. И для Израиля – война на выживание. Значит, в ход пойдет все, чем они там располагают. Вот тебе и Армагеддон. Кто выживет? Кто нет? Ты можешь сказать?

Кардинал потер виски руками и отрывисто кивнул.

– Ты прав, Адольфо. Об этом я, по правде говоря, не думал.

Генерал-иезуит поднял два пальца.

– Вот тебе два. Но ведь и в третий раз опасность нарисовалась. Новый Папа Бенедикт уперся – не сдвинуть. Израиль ему не страшен, у них счеты давние, тут никаких контрдансов не было бы. Да и смерти старик не боялся. Восемьдесят семь лет, пожил. Чем напугаешь? Ну что? Чем?

– У вас всегда есть чем, – хмуро отозвался Кшыжовский.

– У нас! – резко, звенящим голосом поправил его глава иезуитов. – Есть, всегда есть, а не было бы, кто на страже Церкви и веры стоял бы?

– Вера не есть ли правда? – тихо спросил кардинал. – Или… – Он резко выставил вперед ладони в черных шелковых перчатках. – Вот: вера. А какая правда за ней стоит, мы знаем.

– Ну вот, все, как видишь, не так уж сложно. Есть вера и вера, есть правда и правда. Сегодня мы свои проблемы спокойнее решать можем. Ибо впервые на папском троне оказался иезуит. За все века. Свой. – Он хлопнул ладонями по подлокотникам кресла, пружинисто встал. – Так вот, ваше высокопреосвященство. Для поиска и, если понадобится, изъятия крифиоса моим указом создан специальный отряд. Не одна тройка, как прежде, а четыре. Главным всей группы остаешься ты. У каждого из четверых лидеров троек есть неоспоримые достоинства. Они, как и ты, отмечены свыше стигматами, которые являются подтверждением их личной святости и святости их дела. Двое подчиненных в каждой тройке – проверенные воины. Есть и профессионалы SAS[10], и бывшие бойцы французского Иностранного легиона. Начальникам своим преданы как псы, ведь начальники, как мы с тобой знаем, – люди безусловной святости. Начальники, в свою очередь, и это понятно, как псы преданны ордену. А иначе и быть не может.

Поняв, что встреча или скорее аудиенция подошла к концу, поднялся и кардинал.

– Итак, ваше высокопреосвященство, я говорил уже, но повторю, сурово и без обид, Тадеуш, говорю в последний раз. Максимальная жесткость, если нужно – жестокость, и результат, результат, результат. Если бы твои люди перестреляли тех двенадцать человек, когда они впервые себя обнаружили, и утопили бы в любом амстердамском канале. В Голландии, кажется, дело было? И тогда – одной проблемой меньше. Человеколюбие хорошо, когда мы босоногую детвору кормим и школы открываем в бразильских трущобах или в Африке. А здесь, с этим всем, – ни-ка-кой жалости. Не останавливаться ни перед чем. Если невинный человек пострадает – ему Господом зачтется за невинное его страдание. И всему твоему отряду от Sodalitium Pianum[11] грехи отпускаются и прошлые, и будущие. Позаботься, чтобы каждый из них о том знал. – Монсеньор! – Кардинал коротко, формально кивнул и рукой в перчатке указал на внутреннюю дверь кабинета.

– Понял, ваше высокопреосвященство. Раны освежить надо. Это правильно. Через полчаса сюда ваши бойцы подойдут. Ладони освежив, перчатки не надевайте. Им раны увидеть полезно будет.

Генерал подошел к античному шкафчику у стены и распахнул его дверцы.

– Присутствием своим, Тадеуш, я тебя не отягощу. Мне надо просмотреть кое-что в архиве. А в шкафчике этом есть чем и раны промыть, и для внутренней анестезии найдется. Настоятельно советую. Заодно нервы успокоишь.

Кардинал, казалось, задумался. Поза его не изменилась ни на йоту.

Потом он резко повернулся к Николасу, решительно кивнул и буркнул:

– Czemu nie?[12]

– Именно, именно, – засиял улыбкой генерал. – Por quе́ no?[13]

На сей раз улыбнулся Кшыжовский.

– Адольфо, – с показным удивлением спросил он. – Ты знаешь и польский?

– Мой дорогой Тадеуш! – Николас покачал головой. – Сколько лет длилось правление польского Папы? Иезуит в моем положении просто не мог не выучить родной язык его святейшества. Из уважения. Из почтения. А кроме того… ведь Папа и его преосвященство епископ Дзивиш, самое приближенное к понтифику лицо, между собой куда чаще говорили по-польски, чем на латыни.

Последняя фраза разом стерла улыбку с лица кардинала.

Генерал сразу же заметил эту резкую смену настроения, решил не напрягать обстановку еще больше, шагнул к кардиналу, приобнял его, прощаясь, и произнес: