Мои воспоминания - [71]

Вдова Амбруаза Тома, согласно его завещанию, датированному 27 июня 1898 года, передала 12 тысяч франков на выплату ренты, распределяемой между молодыми артистами, представленными на Римскую премию. Почтенная супруга моего прекрасного великого учителя оказала нам эту любезность, и ею отныне смогут воспользоваться те, кто соперничает за главную награду в области музыкальной композиции.

Здесь присутствует молодежь — победители последних конкурсов, в судьбе которых мы принимаем живое участие, будущий отряд выезжающих на виллу Медичи, туда, где расцветает искусство, и мы разделяем их радости и надежды. Вероятно, мои юные друзья, мы являем собой закат, а вы — утреннюю зарю. Однако поговорка гласит, что сердце артиста остается вечно молодым. Поспешим же ей поверить!

И если нужны еще доказательства, мы легко их найдем, проследив за великим нашим Фремье, чей недавний уход поверг нас в скорбь, за всем, что делал он на протяжении восьмидесяти шести лет долгой своей жизни.

Посмотрим на начало его пути, когда он столкнулся в первыми трудностями. Он сражался с ними со всей двадцатилетней энергией, его поддерживала вера, взгляд, неизменно устремленный к горизонтам, что ему открывались. Ему пришлось служить в анатомическом музее Орфила, чтобы выжить, но сколько же сумел он извлечь из этой практики в клинике, какие уроки вынести! Он воспользовался ею, чтобы детально изучить анатомию животных, игру их мышц. И годы тяжкого труда породили то, что стало впоследствии самой сильной его стороной.

Каждый из нас чей-то племянник, как утверждает Фигаро. Фремье повезло быть племянником Рюда. Что за учитель и что за ученик! У Рюда усвоил он основы мастерства, но смог при этом остаться оригинальным, неповторимым. «Кто привык идти следом, никогда не вырвется вперед», — говорил Микеланджело. Фремье хотел быть впереди. Так родилась его слава.

А когда ему захотелось ее увеличить, он без труда обнаружил превосходство животных над людьми, и привел множество остроумных аргументов в свою пользу. После чего естественно было отдать предпочтение первым. «Художник-анималист» — единственный титул, которого он требовал.

И как же изумительно его скульптурное мастерство! Художник, располагая обширной, многоцветной палитрой, легкой кистью, способен передать все нюансы, подсказанные ему богатым воображением. Музыкант имеет в распоряжении семь нот и может их варьировать в бесчисленных комбинациях согласно законам гармонии, создавать красочную полифонию. Архитектор чертит план, но услужливый точный карандаш и ластик всегда помогут его изменить.

А скульптор? Пред ним ставят каменную глыбу, и он должен вдохнуть в нее жизнь: «Вот тебе, милейший, резец, зубило и молоток, дабы извлечь из этой темной массы свет, из скальной твердости — нежность, из тяжести — легкость. Из влажной серой глины пусть выйдут распускающиеся цветы и кружева. Давай же, согрей холодный мрамор! Твори и умножай!»

И вот являются на свет «Римский всадник», высоко сидящий на лошади, словно властелин мира, вот «Людовик Орлеанский», достойно и изящно восседающий на боевом коне, вот победитель «Наполеон» в своем длинном сером сюртуке на стройной белой кобыле — и еще множество всадников всех времен, настоящая карусель![36] Предстают взгляду свирепая борьба медведей с первобытным человеком, морские кони с ветром в гривах и их друзья дельфины, океанские клоуны, выделывающие прыжки в тихих водах фонтана Люксембургского сада, слон с поднятым хоботом на Трокадеро, спокойный фавн, который концом своей палки дразнит медвежат, «Ретиарий», что выходит с сеткой на арену, «Святой Григорий Турский», «Кентавр Терей» с ребенком на руках, стремительные «Бегущие собаки» и «Горилла, уносящая женщину», трагический шедевр, где не знаешь, чем больше восхищаться: то ли мощной мускулатурой ужасного зверя, то ли изяществом обомлевшей прекрасной жертвы с нежным, трепетным телом. И рядом с ними «Жанна д’Арк», такая хрупкая на своей крестьянской лошади, но озаренная верой, гордо несущая французское знамя. Вот произведения Фремье, рожденные из каменного небытия.

О этот камень! Как же он любил его и ласкал! Как умел заставить говорить! Ныне, когда он уснул последним сном в каменном саване, тот, наверное, мягко окутал его, как если бы он оказался там, чтобы одушевить сей покров, и камень исторг из себя влагу слез по старому своему почитателю.

И скажу вам, господа, что произведения эти, столь изобильные и разнообразные, создавались радостно. До последних дней он шел по жизни стремительно, вдохновенно, с улыбкой на губах, постоянно напевая какой-нибудь веселый мотив. Ибо он любил музыку и не побоялся вверить одну из ненаглядных своих дочерей нашему собрату, да-да, господа, композитору Габриэлю Форе, присутствующему среди нас. Какое это счастье иметь зятя и внуков, которых можно баловать, ласкать, взращивать их юные души! Но дети так быстро растут! И вот они уже желают стать артистами, как их отец и дед. Подождем же новой поросли ветви Форе-Фремье! Это событие наверняка состоится.

В один из последних дней, когда мы виделись, он передвигался на лодке по парижским улицам, что, конечно, весьма необычно. Так он и приехал к самым дверям Института, ибо тогда было наводнение. Дорогой наш великий друг!