Мои воспоминания. Часть 2 - [30]

Молодые люди ходили по дому, гордо глядя на всех, - и надо признаться, что даже крестьяне, заходившие в корчму выпить водки, также имели почтение к этим молодым хозяйчикам.

«Учёные люди!...», - почтительно бормотали они.

Ешувники также охотно роднились с другими ешувниками, своими соседями, когда девочка и мальчик друг друга знали. Для мальчика они даже держали меламедов. Девочку не учили совсем. Иной раз несколько ешувников брали вместе меламеда для мальчиков; учились у одного из ешувников. Этот ешувник меламеда кормил, а за остальных мальчиков меламед брал плату. Платили меламеду обычно тридцать, сорок рублей за срок. Пятьдесят рублей за срок – было уже огромной суммой.

Деревенские меламеды, однако, в большинстве учить не умели, и мальчики-ешувники выходили невеждами.

Богатые ешувники брали для своих зятьёв, действительно, больших знатоков. Деньгами всё можно доказать[20]. В николаевские времена вообще было мало ешувников, и приличные евреи, уж конечно, не хотели ими становиться. Они это считали чем-то недостойным. Евреи признавали только аренду постоялых дворов или усадеб.

После польского восстания, однако, когда многие евреи поселились в польских имениях и лесах, благородные, родовитые евреи стали арендовать постоялые дворы и усадьбы у помещиков-евреев. Тогда вся еврейская аристократия ринулась в деревни, и дочки ешувников разоделись с большим шиком. И сразу же исчезло или сильно уменьшилось дурное мнение о ешувниках как о невеждах, что осталось до нашего времени. Ешувники шестидесятых годов учили уже своих девочек, как мальчиков и держали выдающихся меламедов.

И как раз в это время я держал Макаровцы. Это уже был седьмой, восьмой год после польского восстания. Почти самые достойные, утончённые и богатые евреи селились в деревнях. В моё время ешувники уже были в большом почёте. Ездили в город на Рош-ха-Шана с большой помпой, а места их в шулях и бет-мидрашах были из самых лучших.

Перед Рош-ха-Шана я поехал покупать места. В кринковском шуле было весьма замечательное место - у самого арон-кодеш, где всегда и везде стоит раввин.

Я приобрёл место и почувствовал себя среди благородных, возвысился. Но большинство ешувников, как сказано, имели «достойные» места, и я не знаю, наслаждался ли я больше, чем они.

Соперничество из-за почёта было очень сильным.

Глава 9

Как жили прежде ешувники. – Пророчества Любовичевой. – Пан Доброжинский. – Анекдоты про пана Доброжинского. – Его пьянство. – Лошадка. – Генерал Киславский. – Его оригинальное поведение. – Страсть к музыке. – Йосл Лидер. – Железный человек, но без сердца. – Его выходки. – Йосл Лидер и губернатор. – Рувен, беги!

В моё время ешувники и лесоторговцы жили широко. Городские жители чуть ли не жили за счёт ешувников, торговцы зерном и деревом всё покупали у евреев. Арендаторы жили как помещики. Их дети себя чувствовали, как дети помещиков. Родители им брали лучших меламедов. Живущие поблизости от больших городов, посылали детей в гимназии. В те времена для евреев открылись все учебные заведения. Кроме того, самыми большими эрудитами были зятья ешувников, и ихус, как сказано, переместился из города в деревню.

И когда наезжали в города на Рош-ха-Шана ешувники, на улицах появлялись шикарные брички с шикарной упряжью, и шикарные евреи в шикарной одежде. Привозили с собой столовое серебро с высокими серебряными подсвечниками, и каждый старался перед другим выделиться своими замашками, широкой жизнью, покупкой самых важных вызовов к Торе, самыми дорогими кушаньями, и от них взялась мода угощаться пирожками. Не жалели и сладких водок и вин.

Что касается меня, то Любовичева уже нашла многое, о чём говорить и что критиковать. Почему это - считала она - я ленюсь, не стремлюсь заработать, зачем читаю книжки, и т.д., и т.п.

«Не будет у него никогда ни гроша!» - говорила она и моей жене. Каждый грош надо откладывать, припрятывать. Копейка рубль бережёт. Рубль к рублю – будет два, и сто, и больше. А у меня всё утекает между пальцами. Не ценю денег, работать не хочу, ясно, что я – безнадёжный случай.

Корчму, как я уже говорил, я хорошо поставил. У меня были разные хорошие вина, водки и коньяки, дорогое пиво, и ко мне стекалась шляхта и крестьяне со всей округи. По воскресеньям и по всем нееврейским праздникам у меня в корчме было полно народу. Крестьяне у меня были в большом помещении, а шляхта – в других комнатах. Днём я тоже, конечно, тяжело работал – а не так, как говорила Любовичева, хотя и держал двух человек на раздаче, и во всём соблюдал большой порядок.

В обычные, будние дни посетителей было мало, и мне было нечего делать. И я просто наводил порядок и привёл корчму в образцовое состояние, на что прежние евреи никогда не обращали внимания. У меня было время на всё, и помещица попросту злилась, что у человека есть время.

Она меня продолжала критиковать. Говорила, что мне лучше бы подошло стать раввином или – не рядом будь помянут - ксёндзом в большом городе. Раввин и – не рядом будь помянут – ксёндз, были для неё люди, неспособные трудиться.

«Он может только философствовать. А ведь он всё-таки еврей и, к тому же, бедняк. Почему он не стремится к чему-то практичному? Нет, он никогда не станет человеком, никогда не добьётся никаких денег – а чего ты стоишь без денег?»