Мои Воспоминания. Часть 1 - [35]

В Каменце дед открыл шинок, и туда привозили до пятидесяти вёдер спиртного, то есть, до двухсот горшков. Помещик при таком большом сбыте не хотел возиться с налоговым учётом, и дед это взял на себя. Каждый месяц слал в Бриск акцизные деньги, и у амбара стояли мешки с медными и серебряными монетами, для перевозки которых требовалось несколько лошадей.

В пятницу весь город приходил за вином для субботы. В этот день помогала в торговле вся семья, наливая из бочек в бутылки.

Теперь, когда акцизные счета стал вести дед, у нас сидел смотритель и запечатывал купленное акцизной печатью. И когда приходили шинкари, каждый со своим бочонком, смотритель запечатывал бочонки, следя за тем, чтобы шинкари не избегали акцизного учёта. Отец ставил свою печать, чтобы шинкари торговали водкой не иначе, как в рамках его аренды. Итак, на каждом бочонке было две печати на длинном шпунте, с указанием, сколько вёдер вмещает бочонок.

Отец со смотрителем раза два в неделю, по желанию, устраивали проверку по всему городу. Заходили к шинкарям, срывали с бочек печати и проверяли шпунтом, сколько осталось вина.

Так делали регулярно. Иной раз устраивали внезапную проверку, посылая человека, Хацкеля, с несколькими - сколько было нужно - гоями от урядника. В десятских никогда не было недостатка: через исправника дед получал столько десятских, сколько нужно – ему никогда не отказывали. Но во-первых, шинкари были осторожны, во-вторых, они часто сиживали у нас в конторе, стараясь вести себя, как свои люди, как добрые друзья, что мешало проводить ревизию.

Шинкари сидели у нас, спиртное имелось, подавали также жареных гусей, и всегда было веселье. Надо отметить, что всем шинкарям при деде было хорошо, а иные и разбогатели.

Что касается других налогов – на соль, свечи, табак и др. – это его мало интересовало. Но всё шло гладко.

Как-то раз дед был в Бриске у исправника. Тот ему рассказал, что от губернатора послан специальный ревизор с особыми полномочиями для проверки ревизских сказок по всей губернии, поскольку получено много сообщений о том, что больше двух третей населения умышленно не записано. И он, исправник, боится, что у него в уезде ревизор обнаружит особенно крупное жульничество, из-за чего он может потерять должность.

Дед спросил, знает ли он этого человека. Исправник ответил, что знает хорошо. Это большой гордец, совсем не умён, обижается от каждого пустяка, но человек честный и прямой.

«Ну, если так, - сказал дед, то вы должны постараться, чтобы первую ревизию в Брисксом уезде он провёл в Каменце, и всё будет в порядке».

Настал день, ревизор начал объезд губернии, уже были слухи, что во многих городах обнаружены фальшивые сказки, и было похоже, что главам общин в городах грозит Сибирь.

Понятно, что на губернию напал страх и ужас: говорили, что ревизор чинит форменный разгром. Исправник, хотя и надеялся на деда, был сильно напуган: шутка ли, можно лишиться должности, если сказки окажутся неверными. Он написал каменецкому асессору, что когда ревизор приедет в Каменец, тот должен устроить жильё у Йони Тринковского, а не у себя, как делалось всегда. Асессор пусть держится в сторонке, не ставит у дверей ревизора десятских – короче, не показывает виду, что ему что-то известно. Всё это – по совету деда.

Ревизор, наконец, приехал. Асессор его тут же принял и доставил на квартиру к Тринковскому, в приличные меблированные комнаты, с серебряными столовыми приборами для помещиков. Дед о его приезде знал за два дня. Созвал руководителей общины, предложив, чтобы все не записанные в сказках покинули за день до того город, даже и матери с малыми детьми. Ни одного не записанного в сказках быть не должно, и в отличие от двухсот рублей, которые обычно дают ревизору, он, дед, даст ему на этот раз триста и надеется, что всё кончится хорошо.

Совет был принят, и руководство общины отправило из города всех не числящихся в сказках. Ревизор приехал в своей запряжённой тройкой карете в десять часов утра. В двенадцать дед уже послал лакея-еврея к нему в кабинет сообщить, что явился сборщик и хочет с ним поговорить. Ревизор предложил войти.

Дед, который заранее попросил Тринковского, хозяина гостиницы, позаботиться, чтобы во время его разговора с ревизором в соседних комнатах никого не было, вошёл в номер и закрыл за собой дверь.

Начал дед, по своему обыкновению, очень смело и оригинально:

«Барин, сказки у евреев действительно неверные, и это знает даже царь, что есть лучшее доказательство, что ничего тут не поделаешь. Так было всегда. Только все ревизоры, приезжавшие для проверки сказок все годы, брали двести рублей, расписывались, что всё в порядке и с миром уезжали, а ты – немного упрям. Я тебе даю триста, и оставь нас в покое, потому что – ясно, как то, что я есть еврей – ничего ты тут не добьёшься. И, если угодно, будет-таки несправедливо, если ты здесь учинишь разгром и пошлёшь кого-то в тюрьму».

Ревизор вскипел:

«Я вас всех, мошенников, в Сибирь сошлю, - закричал он, - а тебя – первым!». Дед не долго думая отпустил ему две горячих оплеухи и, как бы между прочим, ехидно и спокойно заметил: