Мои ранние годы. 1874-1904 - [84]

Застигнув их врасплох и обезоружив, мы бы сделали первый и очень существенный шаг к освобождению. Прежде всего необходимо было выяснить, как укладываются они на ночь, куда девают ружья и револьверы, многие ли спят прямо в обмундировании — при полном вооружении или хотя бы с револьверами. Днем и ночью мы осторожно вели разведку и в результате выяснили, что практически все охранники, свободные от дежурства, спали, завернувшись в одеяла, на двух рядах коек вдоль боковых стенок палатки. Те из них, которые ночью вообще не должны были заступать на дежурство, разувались и раздевались до белья. Но даже и те, которым через час-другой предстояло сменить товарищей на посту, снимали сапоги, форменные куртки и, что важнее всего, портупеи. Ружья и нагрудные патронташи они сваливали в кучу на импровизированных полках или стойках вокруг палаточных шестов. Получалось, что ночью, в часы между пересменками, когда тридцать охранников безмятежно храпели, отделенные лишь брезентом палатки от шестидесяти решительно настроенных и атлетически сложенных офицеров, они были не в такой уж безопасности, как им мнилось.

У входа в палатку стоял часовой. Кто способен определить заранее, что возможно, а что невозможно? На войне всегда так: не попробуешь — не поймешь. Нам представлялся реальным следующий ход событий: два офицера отвлекут внимание часового каким-нибудь рассказом или всполошат его вестью о чьей-то внезапной болезни, а в это время двое-трое смельчаков, прорезав брезент, проникнут в палатку сзади и, завладев пистолетами или ружьями, обезвредят едва очнувшихся от сна охранников. Вооруженного часового возьмут на испуг. Однако провернуть эту операцию без единого выстрела и крика было задачей невероятно трудной. Что можно сказать о подобном предприятии? Только то, что военная история, а также, надо добавить, и история криминалистики знала много столь же внезапных и смелых атак. Но, преуспев, мы сделали бы только первый шаг.

Второй целью были десять вооруженных караульных. Сложность этого этапа заключалась в том, что три поста находились за сквозной оградой примерно в ярде от нее. Днем наружные караульные частенько болтали, привалившись к решетке. Однако ночью они к ней не приближались и поэтому были недосягаемой добычей для запертых в клетке львов. Все прочие оставались в пределах ограды. Каждый из этих десяти человек (трех снаружи и семи внутри) требовал особого подхода.

Из этого не следовало, что наша попытка потерпит крах, если один или два караульных, ускользнув, поднимут тревогу. Одолев охрану, завладев оружием и распределив его между собой, мы должны были превратиться в сообщество, превосходящее численностью и, как мы полагали, дисциплиной и смекалкой любой организованный отряд буров, который успел бы собраться против нас хотя бы в течение получаса. А за полчаса можно горы свернуть! Было очевидно, что наиболее благоприятный момент — это два часа ночи, середина смены. Мы имели все основания надеяться, даже допуская возможность мелких просчетов, что, если каждый офицер четко и своевременно выполнит данное ему поручение и если не произойдет никаких сбоев, Образцовая школа будет в наших руках.

Фонари на высоких столбах заливали всю территорию школы ослепительно-ярким электрическим светом. Но ток поступал к ним по проводам, протянутым, как мы обнаружили, через наши спальные помещения. Один из офицеров, разбиравшийся в электричестве, объявил, что в любой миг может, нарушив контакт, погрузить всю школу в кромешную тьму, и однажды ночью ради эксперимента это проделал. Таким образом, если бы мы отключили свет, скажем, через минуту после сигнала о захвате палатки охранников, то нам не так уж и трудно было бы совладать с растерявшимся караулом. И наконец, в гимнастическом зале Образцовой школы имелся порядочный запас гантелей. Неужели трое отчаявшихся и целеустремленных мужчин, вооруженных гантелями, не справились бы в темноте с одним караульным, пускай и вооруженным, но ничего не видящим и не понимающим, что происходит? Если бы мы захватили палатку охранников, скрутили бы и разоружили большую часть караульных, обеспечили бы тридцать офицеров револьверами и еще тридцать — ружьями (и это в самом сердце Претории, во вражеской столице), первый и самый трудный этап нашего великого и романтического предприятия был бы успешно завершен. Ну, а потом?

В полутора милях от Образцовой школы находился местный ипподром, где за ограждением из колючей проволоки содержались более двух тысяч британских военнопленных — солдат и сержантов. Мы держали с ними связь и могли бы посвятить их в наш план. Способ общения мы нашли чрезвычайно простой. То один, то другой из дюжины британских солдат, исполнявших в школе денщицкие обязанности, совершал какую-нибудь оплошность, и его отсылали назад на ипподром, заменяя другим. Поэтому мы были прекрасно осведомлены и о настроениях двух тысяч наших пленных соотечественников, и об условиях, в которых они жили. Нам стало известно, что среди них растет недовольство. Они страдали от однообразия, от скудости питания, от плохих условий. Их одолевал голод и гнев. Был случай, когда они накинулись на караульного, и, хотя до кровопролития дело не дошло, мы понимали, как трудно бурам удерживать в повиновении такую толпу. По словам наших информаторов, охраняли этот огромный загон с людьми всего сто с небольшим «юарпов» и два пулемета. Конечно, и такие силы, будучи в полной боевой готовности, в состоянии потопить в крови любой мятеж. Но представьте себе, что в момент, когда он вспыхивает, за спинами охранников вырастают шестьдесят вооруженных офицеров! Что на пулеметчиков нападают с тыла! Что две тысячи мятежников, действующих по намеченному плану, атакуют с фронта! Кто поручится, что в ночной темноте и общей сумятице численность и организованность не одержат верх? Значит, и на втором этапе нас ждал бы успех. А дальше?