Мои литературные святцы. Квартал 4 - [43]

А сам фюрер, по наблюдениям охранявшего его Раттенхубера, искал уединения не раздумий ради, а из-за боязни покушения. Он не чувствовал себя спокойно даже с людьми, «которых поднял с самого дна общества к высотам управления», – с окружавшими его авантюристами из «лучших представителей арийской расы».

Гитлер, «афишировавший свою скромную жизнь, поощрял коррупцию и разложение приближённых», – заключает Раттенхубер. Он, как я уже писала, возглавлял не только личную охрану Гитлера, но одновременно и службу безопасности. Это совмещение должностей позволяло ему быть в курсе личной жизни руководителей третьей империи. Гитлер, пожелавший, надо думать, таким образом всё знать о них, критиковать открыто личную жизнь «его людей» запретил.

«Гитлеру нужны были «верные люди», – пишет Раттенхубер. – Он знал, что ему удалось прийти к власти при помощи людей, жаждавших удовлетворения своих честолюбивых, эгоистических стремлений. Гитлер откровенно заявлял в узком кругу: «Должны же люди, пришедшие к власти, получить от этого что-то для себя».

«Поощряя пороки, низменные интересы и инстинкты тех, в ком он был заинтересован, и, ограждая их от наказания, Гитлер тесно связывал их судьбу со своей, ставил их в ещё большую зависимость от себя».

Зависимость он насаждал повсеместно

Ницшеанский «сверхчеловек» и – «человеческое стадо», не способное рассуждать, которое он призван привести к повиновению.

Но при этом он льстил всем слоям населения. Крестьянам: «Вы являетесь основой народа». Рабочим: «Вы – аристократия третьей империи!» Финансовым и промышленным предпринимателям за закрытыми дверями совещаний: «Вы доказали свою более высокую расу, вы имеете право быть вождями».

Но чем больше власти сосредоточивал он в своих руках, тем отчётливее в нём становился страх покушения на его жизнь.

Тиран всё больше был подвержен тирании страха

«В начальный период своей деятельности в Мюнхене Гитлер появлялся в общественных местах, всегда держа в руке короткую, но увесистую плеть с набалдашником, – рассказывает Раттенхубер. – Она служила ему средством самозащиты и нападения и одновременно, видимо, была символом. Теперь с плёткой в руке – неудобно. Правда, плётка находилась в его автомобиле, прикреплённая на специальном держателе, но никто, кроме нас, об этом не знал. Вместо плётки при нём всегда был заряженный пистолет системы «вальтер». Гнёт страха, надо думать, возбуждал присущую ему жестокость.

Жестокость романтизировалась на все лады. (Это нашло отражение и в наименованиях, которые Гитлер давал своим ставкам в дни войны с Советским Союзом: «Волчья яма», «Ущелье волка», «Медвежье логово».) И всегда в расчёте на примитивность представлении.

Ведь фашистская романтизация и упрощение личности – две стороны одного процесса.

«Впоследствии мне не раз приходилось наблюдать, – пишет Раттенхубер, – проявление нечеловеческой жестокости фюрера, которая в сочетании с обычным для него самодовольством производила особенно тяжёлое, отталкивающее впечатление».

Страх способствовал жестокости, жестокость – страху

«Чем дальше, тем осторожнее и опасливее становился фюрер». Всё поступавшее к нему прощупывалось рентгеновскими лучами».

Помнится, Светлана Аллилуева рассказывала о «ядологах» – людях, которые обязаны были пробовать всё, что подавалось на стол Сталину.

У Елены Моисеевны были проблемы с печатанием таких вещей при советской власти. Думаю, что не только из-за сходства немецкого и советского фюреров, но из-за сходства со всеми советскими фюрерами. Каждый мог узнать себя в Гитлере. А уж не опознать себя в окружении фюрера окружение любого советского или российского лидера попросту не могло и не может.

Все тираны одинаковы, и все их свиты одинаковы. Одинаковы их одописцы, портретисты и музыканты. Даже те, кто выказывает свой конформизм, потому что его выказывают, как выказывали при Гитлере. Об этом тоже писала Елена Ржевская.

Недаром среди многочисленных наград у Елены Моисеевны есть и такая: «За гражданское мужество писателя». Так называется премия А. Д. Сахарова, которую писательнице вручили в 1996 году.

***

Лев Исаевич Славин (родился 27 октября 1907 года) – из одесситов. Начинал в Одессе вместе с Ильфом, Багрицким, Катаевым, Олешей.

До этого побывал на фронтах Первой мировой войны. Впоследствии описал это в романе «Наследник» (1931).

В Москву переехал в 1924 году, сотрудничал со знаменитой в ту пору редакцией газеты «Гудок», выступая в ней во всех газетных жанрах. Принял участие в поездке по Беломорско-Балтийскому каналу и в воспевании строителей-заключённых канала и их начальников в коллективной книге.

Известность ему принесла пьеса «Интервенция» (1932) – о гражданской войне. Она была поставлена на сценах многих театров страны. Не сходила со сцены много лет. Но любопытно, что фильм по этой пьесе, который поставил в 1968 году режиссёр Г. Полока с Владимиром Высоцким, Ольгой Аросевой, Валерием Золотухиным, Сергеем Юрским в главных ролях, был работниками Госкино положен на полку. И вышел на экраны только в 1987 году.

Совсем другую судьбу имели такие фильмы по сценарию Славина, как «Возвращение Максима» и «Два бойца». Фильмы пользовались любовью зрителей.