Мои двадцать пять лет в Провансе - [7]
Глава четвертая
Второе впечатление
Мы вновь устроились на нашей старой съемной квартире, и прошло не так много времени, прежде чем разница между les Anglais en vacances[12] и иностранцами, поселившимися во Франции постоянно, стала ощутимой, и, как ни странно, следствием этого были довольно веселые ситуации. К нашим попыткам объясняться на французском языке относились терпимо, иногда они вызывали смех, иногда ответную реакцию на ломаном английском. Английские фразы произносились со всей серьезностью, при этом говорящий важно кивал и потрясал пальцем, делая паузу в ожидании ответа. Ответить у меня не всегда получалось.
«Мы во Франции знаем, что все англичане имеют страсть к le cricket[13]. Он похож на наши boules, non?[14] Пожалуйста, объясните мне правила этой игры», – просьба из наиболее неприятных. Я пытался вежливо объяснять, но видел, что глаза слушающих постепенно тускнеют по мере того, как я вдаюсь в подробности о различных положениях полевого игрока. И к тому времени, как я сообщал, что крикетный матч высшего класса может длиться пять дней без всякого результата, я видел, что моя аудитория пребывает в полном недоумении. Пора выпить бокал вина и поговорить на более простую тему, например о политике.
Однако наше решение сменить страну проживания неизменно встречалось с полным пониманием и поддержкой. Ведь дело не только в том, что Франция – лучшая страна в Европе, часто говорили нам, но и в том, что Прованс – лучший район Франции. Где еще солнце светит триста дней в году? Где еще вы найдете настоящее rosé, иногда с ароматом винограда, иногда сухое – этот вкус лета в вашем бокале? Где еще козий сыр становится произведением искусства? Перечень был нескончаем, одно уникальное явление провансальской жизни следовало за другим.
Поразительным в перечислении этих благ было то, что все восторженные любители Прованса не пытались нам что-то продать. Они искренне считали, что живут в одном из самых прекрасных мест на свете, и не собирались его ни на что менять. Чем лучше мы узнавали Горд, тем чаще нам встречались семьи, прожившие там всю жизнь на протяжении нескольких поколений, иногда в одном и том же доме. Их коллективная память хранила события столетней давности, если не больше. Они сами были живой историей.
По-видимому, этот факт повлиял на рождение в Провансе дружелюбных людей со спокойным характером, ведущих размеренную жизнь и избегающих современной привычки нервничать и торопиться. Естественно, они не доверяют правительству – этим imbéciles de Paris[15] – и становятся немного угрюмыми, если дождь идет больше двух дней. Но в общем-то, это радостные и довольные люди. И эти их качества оказались заразительными. Ну и что случится, если вы отложите какое-нибудь срочное дело ради хорошего обеда? Время – вещь гибкая. А «завтра» никуда не денется.
Вместе с неспешным подходом к жизни, а возможно, благодаря ему провансальцы, по нашим наблюдениям, были значительно более вежливы, чем те, с кем мы привыкли иметь дело раньше. Рукопожатия и поцелуи в обе щеки – иногда дважды, иногда трижды – считались обязательными, даже если вы встречаетесь с человеком каждый день. И несколько минут всегда отводились приятному разговору о том о сем.
Другие впечатления о провансальцах оказались не столь благостными. Нас постоянно раздражало их пристрастие к официальным бумажкам: нам велели хранить такие важные сокровища национальной безопасности, как счета за электричество, рецепты врача, налоговые декларации, счета за телефон и банковские выписки по крайней мере за два года, лучше за пять, а в некоторых случаях и за все десять. Всего через два года жизни в Провансе мы серьезно задумались о необходимости снять в гараже у соседа место для хранения всего этого хлама. (Чтобы разрядить обстановку, следует признать, что более чем за двадцать лет нас ни разу ничего не попросили предъявить – даже сверхсекретные счета за электричество.)
Отметив вежливость французов в быту, справедливости ради следует указать на те ситуации, когда их хорошие манеры, терпение и любезность уходят далеко на второй план. Речь идет о древней традиции, изобретенной, конечно же, англичанами, знать свое место в очереди. Французы проявляют чудеса изобретательности и нетерпения, лишь бы не стоять организованно друг за другом и ждать, когда подойдет их черед. Они толкаются, подкрадываются, потихоньку втираются или притворяются, что неожиданно встретили лучшего друга, который как раз оказался впереди всех. Я даже знаком с одной энергичной пожилой дамой, никогда не появляющейся на базаре без костыля. Нужен он ей только для одной цели – в качестве грозного оружия, чтобы растолкать всех на пути к переднему рубежу.
Но эти агрессивные привычки, наблюдаемые у пешеходов, не идут ни в какое сравнение с неистовыми драмами, которые разыгрываются всякий раз, когда француз оказывается за рулем. Опасные попытки обогнать вас на «слепом» повороте или притереться почти вплотную, конечно, производят должное впечатление, но они ничто по сравнению с разгулом эмоций, когда француз намеревается захватить парковочное место, на которое претендует не он один. Он как из пулемета начинает сигналить своему сопернику, опускает стекло, чтобы его возмущенные вопли были лучше слышны, наконец выходит из машины, к шумному неодобрению тех, кто застрял из-за него в пробке, и продолжает злобно кричать, побагровев и размахивая руками. Тут уже вступают и водители застрявших машин – орут и сигналят изо всех сил. В результате проигравший водитель вынужден признать поражение и удалиться, пока его не арестовали жандармы за нарушение общественного порядка. Если иногда случается, что такая борьба за парковочное место происходит рядом с придорожным кафе, посетители обычно утешают проигравшего аплодисментами.
