И вскоре пушки на самолете были доставлены с острова Беринга во Владивосток, откуда на поезде, направляясь в порт Балтийск, пересекли страну и затем, совершив путешествие по морю, на борту «Орджоникидзе» прибыли в Копенгаген.
На палубе крейсера в торжественной обстановке пушки были переданы датчанам. Принимая дар советских моряков, вице-адмирал Ведель сказал:
— Мы принимаем эти пушки с большой радостью. Я могу уверить вас в том, что, где бы ни находились эти пушки, они будут всегда напоминать нам о теплой дружбе, которая существует между советско-русским и датским народами.
Но, радуясь вместе со всеми датчанами, жители Хорсенса все же были встревожены тем, что адмирал сказал: «где бы ни находились пушки».
К тому же и газеты Орхуса, из которого мы сегодня утром выехали на юг, сообщили: две красивые бронзовые пушки, начищенные и блестящие так, что даже незаметно, что они пролежали два столетия в песке на суровом острове в Восточной Сибири, будут установлены в Копенгагене, в музеях Фредериксборга или Тойхусет.
А человека, который мог напомнить о том, что он для Хорсенса начал свои хлопоты, восьмидесятилетнего Эрлинга Стенсгорда, как раз в эти дни не было дома: он отправился в пешее путешествие в Вену и в этот торжественный момент находился в пути.
Но вскоре тревоги улеглись — пушки со дня на день должны были прибыть из Копенгагена в Хорсенс.
— Как хорошо, что с керамическим памятником ничего не вышло (он испортился при обжиге), и теперь вот здесь, в парке Беринга, — сказал мне репортер местной газеты, показывая место, — будет установлена не глиняная стена, а бронзовый подлинный памятник — пушки Беринга.
И уже потом, когда мы прощались, он добавил:
— Русские дарят нам пушки Беринга — и это история нашей дружбы, символ мира и подвигов во имя науки. Американцы же хотят всучить нам как дар ракетные установки среднего и дальнего радиуса действия… У вас изучают греческую литературу? — вдруг прервал он свой рассказ вопросом. — Тогда вам не надо расшифровывать, что значат слова, которые сейчас можно сказать об американских генералах: «Бойся данайцев и дары приносящих».
На открытии памятника в парке Беринга среди других выступал знаменитый ученый физик Нильс Бор.
Я не слышал его потому, что в тот день был в пути, далеко от Хорсенса.
И, уезжая, вспоминал имена людей, чья жизнь, как жизнь Витуса — Ивана Ивановича Беринга, была творческим воплощением дружбы наших стран…
Анна Васильевна Ганзен. Я помню ее совсем седой, маленькой и очень подвижной старушкой с приветливой, так располагающей к себе улыбкой, которую, казалось, ничто не могло стереть с ее милого лица. Словно добрая фея, каждому стремилась помочь в его затруднениях!
Она и в самом деле была доброй феей, подарившей детям и взрослым, нескольким поколениям русских читателей сказки Андерсена. Все четыре больших тома его сочинений она вместе с мужем перевела на русский язык.
Когда она была совсем еще молоденькой девушкой, на ее жизненном пути, как викинг Гаральд перед княжной Ярославной, возник немолодой уже белокурый скандинав Эммануэль Ганзен.
Как рассказывают наши летописи, в юности своей Гаральд выехал из Норвегии и, служа князю Ярославу, влюбился в прекрасную дочь его — Елизавету.
Желая стать достойным ее руки, он «искал великого имени в свете» — в Африке; в Сицилии побеждал он неверных, ездил в Иерусалим поклоняться святым местам. Греческая императрица Зоя, воспылавшая к нему любовью, не хотела отпустить из Царьграда Гаральда, но он тайно ушел к Ярославу.
С богатством и славою вернулся он к Елизавете, она одна жила в его сердце.
Гаральд был не только военачальником — конунгом, — но и скальдом. В походах своих он сложил шестнадцать песен и в каждой вспоминал о любимой им дочери Ярославовой. Первый на русский язык переложил их прозою Карамзин.
«Легкие суда наши окружили Сицилию. О, время славы блестящей! Темный корабль мой, людьми обремененный, быстро рассекал волны. Думая только о войне и битвах, я не искал иного счастия; но Русская красавица меня презирает!
…Разве не слыхала она, какую храбрость оказал я в земле южной, в какой жестокой битве одержал победу и какие памятники славы моей там остались? Но красавица Русская меня презирает!»
Так пел Гаральд.
Минули века, и любовь его вдохновила Константина Батюшкова на «Песню Гаральда Смелого»:
Мы, други, летали по бурным морям,
От родины милой летали далеко!
На суше, на море мы бились жестоко;
И море и суша покорствуют нам!
А дева русская Гаральда презирает.
И еще прошло полвека, и другой русский поэт, Алексей Толстой, повторил песню о Гаральде и Ярославне.
«Звезда ты моя, Ярославна!» — рефрен этой песни, впервые взволновав меня в юности, запомнился на всю жизнь.
Правда, я теперь стал старше и знаю, что Елизавета не презирала Гаральда, что эта жалоба, как мы бы сейчас сказали, лишь литературный прием, традиционный в поэзии рыцарей, которые всегда сетовали на мнимую жестокость своих возлюбленных.
Ярославна вышла замуж за Гаральда, стала королевой норвежской и оставила Гаральду двух дочерей — Ингигерду и Марию.
Оставим пока, как говорится в сагах, рассказ о русской девушке Анне Васильевне и скажем о датчанине Эммануэле, ставшем в России Петром Готфридовичем.
