Могрость - [22]

Появился Витя с лицом беспокойным, горящими глазами.

– Все в порядке, – успокаивала она. – Я в порядке.

И тут начали опускать гроб. Аня обернулась на женский вопль. Кричала тетя погибшей – стонущими мольбами не забирать ее девочку. И от этих криков действительность пошатнулась. Аня бездумно оперлась о зеленый куст, проваливаясь рукой в колючую хвою. Лицо оцарапали иголки. Брат подхватил ее под руку, прислоняя к себе:

– Ань! Ань, сядь, – торопливо просил. – Тебе плохо. Сейчас упадешь. Аня!

– Мне нужно уйти. – Она прижала ладонь к глазам. – Простите, – бредила в недоумевающие лица бывших друзей. – Я не могу больше. Простите. – И зажала уши руками.

Ноги поплелись прочь от надрывного женского плача, перешептываний, бубнящего голоса священника. Аня сделала один валкий шаг, второй. Витя что-то настойчиво требовал. Аня протянула руку вперед, недоумевая почему тропа так неустойчива. Головокружение хлынуло жаром – она упала прямо в месиво тающего снега и грязи.

Щеки терли снегом. Отвратительное, царапающее ощущение. Аня приподняла звенящую голову. На джинсах и крутке чернели грязь и пятна талого снега. Стыд от падения нахлынул волной адреналина. Опять все увидели, что она слабачка. Опять обморок.

Аня поднялась, опираясь на руку брата.

– Все нормально. Я в порядке, – лгала. Откашлялась, удерживая разбегающиеся мысли. – Все в порядке.

Пахло пряным парфюмом – рядом крутилась Надя, пыталась оттереть с ее лба грязь, шмыгая носом и часто моргая от подступающих слёз.

– Ты ударилась? – спрашивала, и когда их взгляды встречались, начинала плакать.

– Нет. Нет. Кажется, – прислушивалась Аня к медлительному телу: ладони горели ссадинами, ушибом ныло правое колено. – Я пойду, можно?

Надя прекратила поглаживать салфеткой ее висок.

– Промой царапины. Кровь. Тебя провести? Муха, сюда, прошу.

– Нет, я с братом.

По поселку она шла чумазым пугалом, всхлипывая, что от ошибок двухдневной давности не отмыться. И грязь на одежде и волосах словно показывала окружающим: «Я виновата. Я тоже виновата, что она мертва».

Дома ее напоили сладким чаем и ворчливо уложили отдыхать. Бабушка даже выключила днем телевизор, но внучка долго не могла уснуть, закрывая глаза и видя могильную черноту.

Проснулась Аня вечером в кромешной темноте. Стены казались огромными, без потолка. Аня привстала на локте. Ни звука. На какое-то мгновения она подумала, что спит. Но затем различила стук настенных часов. Капюшон толстовки надавил шею до немоты, она поднялась неуверенно. Прохлада пола пронизывала босые ступни. В освещении фонаря двор проступал смутно, но Аню беспокоила корявая ветка за окном. Слепой зимний вечер. Снег за сутки превратился в ледовые гребешки. Через две недели Новый год – не стоило приезжать. Могилы, могилы, могилы будут мерещится теперь всюду. Совести нравятся кладбищенские чертоги.

Ветка вздрагивала на ветру, и Аня приближалась медленно, вбирая холод ступнями, стараясь прогнать гнилостные иллюзии сна. Дерево за окном росло пять лет назад. Его срубил дядя. Аня лично носила вишневые ветки на огород, даже вспомнила запах костра. Гарь. Аня принюхалась, осознавая, что в воздухе витает слабый душок древесного дыма и камфоры. Ветка качнулась, ударилась по стеклу. Изогнутая, словно на открытке у снеговика.

Тук, тук. Аня вздрогнула. Резким движением отдернула тюль.

За окном не было никакой ветки. Пустырь и тьма. Не дразни чудовищ.

Запах дыма нарастал, отравлял сознание.

– Ба! – она закашлялась, спазм свел желудок. – Витя! Что горит?

Аня потянулась к ручке окна, но ладонь соскользнула. За стеклом оскалился окровавленный зверь. Стекло запотело спустя секунду. Или это загустел дым? Подоконник был влажным, стены сырыми. Кричать уже не получалось, только давиться кашлем при попытке звать на помощь. Аня попятилась по влажным доскам, вцепилась в тюль, срывая его с багета. Хрипло вскрикнула. Под ногами разверзлась пустота. Сгустки дыма сомкнулись вокруг коленей, шипами вонзились в кожу. И она закричала – наконец громким, звенящим голосом. Бессознательно и отчаянно, пока крик не заглушил обездвиживающий ужас.

– Аня, откуда шум? Анюта!

Аня моргнула, всматриваясь в пустую комнату. Глаза застилал туман, тело немело от холода. Она вздрогнула, хаотично отпираясь от призраков руками, но это сорванный тюль обволакивал лицо и шею паутиной. Она лежала на боку, спиной упираясь в промерзшую стену. В конце коридора тускло горел свет.

Бабушка опять повторила:

– Ты кричала? Или это телевизор?

Аня вновь заморгала, понимая, что окружающая обстановка таится в привычном порядке. Ей просто что-то померещилось: жуткое, противоестественное. Руки уперлись в стену, ощупали пол. Ни капли конденсата.

– Это телевизор! – выкрикнула Аня, отбрасывая тюль. Боль в руке теперь заглушала ноющие ушибы. – Абсурд просто.

Бабушка о чем-то приглушенно докладывала из кухни, но Аня открыла окно, ощупывая рукой пустое пространство улицы. Ни деревца, ни ветки. Вишни темнели в отдалении, вдоль забора. Напротив окон в трех метрах чернела решетка для виноградной лозы. «Безумие, – Аня потерла лицо, недоумевая. – Это после кладбище. Скорбь мутит рассудок».