Могила на взморье - [12]

— Она уже очень долго больна, собственно, и ушла на пенсию раньше. И с тех пор всегда что-то было: рак, язва желудка, ревматизм...

Маргрете опустила свой взгляд на пустую чашку, которую охватила обеими руками, пока я искала оборванную нить общения, которую, тем не менее, не могла так быстро найти. Двадцать три года были сжаты в несколько минут, в пять, шесть предложений, и таким образом все, казалось, говорило о прошлом. Настоящее время было тягостным. Так как был этот сонный, болезненный домик, кухня в серых сумерках, брат и сестра в возрасте около сорока, которые жили с больной матерью, мутная бурда, не заслуживающая названия — кофе. Тут были тишина и застой, несмотря на тикающие кухонные часы.

В голову не пришло ничего утешительного, что можно было бы сказать, поэтому я даже не пыталась.

— Скажи, Маргрете, ты знаешь, почему Сабина и я приехали в мае на Пёль? Не могу себе представить, что мы устроили здесь ностальгическую семейную встречу.

— Не-е, определенно нет, — рассмеялась она. — Но вы были как кошка с собакой.

— Именно.

Мы с Сабиной не контактировали двадцать три года, не считая разовых рождественских открыток, которыми обменивались — она регулярно, а я не очень. Мы обменялись адресами, но не более того. Мы не посещали друг друга, не писали никаких электронных писем и созванивались за все это время только единственный раз, когда она позвонила через двадцать лет после моего отъезда в Аргентину и хотела узнать, буду ли я согласна, чтобы могилы наших родителей на Пёль были ликвидированы. Так как я не имела ничего против, разговор продолжался не более трех минут.

— Сабина была полицейским, — объяснила Маргрете — Во время операции кто-то повредил ей выстрелом колено. С тех пор она хромала и была переведена в полицию нравов. Почему она была здесь? Думаю, речь шла о какой-то маклерской истории.

Сейчас, когда Сабина была мертва, мне было немного стыдно от того, что я почти ничего не знала об ее жизни, даже профессии, а также ничего о ранении. В рождественских открытках такие вещи не упоминают. Маргрете знала о моей сестре в десять раз больше, чем я.

— Как долго она была здесь?

Маргрете недолго медлила с ответом, и мне показалось, что ей потребовалось время, чтобы посчитать дни.

— Два дня, если я правильно помню.

Я едва ли могла себе представить, что Сабине потребовалось целых два дня, чтобы выяснить несколько вопросов с маклером. Все же, у меня не было причин сомневаться в утверждении Маргрете.

— Я любила ее, она была непосредственной, лаконичной, в общем, не ломакой, — сказала Маргрете. — Она останавливалась у нас, спала в старой гладильной комнате. Мы действительно хорошо ладили. Отличный приятель твоя сестра.

Какое сенсационное изменение отношения. Раньше я была отличным приятелем. Сабина, напротив, не нравилась никому из нас. Случаю было угодно, чтобы в Кальтенхусене дети появлялись на свет один за другим в течение с семьдесят первого по семьдесят третий годы, тогда как рожденная в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году Сабина оставалась в полном одиночестве и именно в полном смысле этого слова. Девочка двенадцати лет ни за что охотно не поиграет с семилетними, и семнадцатилетняя с мальчиками двенадцати лет. Моя сестра всегда надменно смотрела на нас, «детей», свысока, как более старшая, но в тоже время завидовала. Когда все ее подружки жили в Кирхдорфе, или еще дальше, она не могла часто с ними встречаться. Напротив, другие шестеро и я были оживленной бандой ровесников, которые каждую свободную минуту проводили вместе, многие из них на нашей спортивной площадке и в дворовом клубе.

Маргрете встала и налила воду для двух чашек растворимого кофе в примус. Как будто у нее был тот же ход мыслей, что и у меня, и она хотела уничтожить их.

— Кстати, на участках с развалившимися домами строят летние домики.

— Что, прости?

— Руины будут уничтожены.

— Наш дворец?

Маргрете налила кофе.

— Так я уже давно говорю, что это не более чем рассыпавшаяся груда кирпичей.

— Раньше дворец был для нас всем,— ответила я немного укоризненно.

— Раньше Брюс Спрингстен был тоже для нас всем. А сегодня пошел он знаешь куда.

— Но память о нем...

— Воспоминания не платят за мое электричество, Лея. Летние дома факт, и я могу в них убирать.

Я была растеряна. Руины монастыря были для нас семерых гораздо больше, чем место собрания и место действия: наш волшебный сад, собственная империя, которую мы освободили от сорняков и починили. Там мы придумывали шалости, строили планы, делили счастье и заботы. Дворец был сердцем нашей дружбы.

— Минутку, — возразила я. — Земельный участок в течение десятилетий принадлежал моей семье. Мы, правда, ничего там не делали, да и вряд ли это проходило в ГДР. Но кто...

— Старый Бальтус присвоил его.

Что было странным в этом высказывании? То, что кто-то присвоил мой земельный участок. Или...

— Старый Бальтус еще жив? Отец Жаклин?

— Ну, слышала, что ему восемьдесят три.

— Но он тогда уже выглядел, как в восемьдесят три. Тогда сейчас ему должно быть сто шесть. Какое отношение он имеет к моему земельному участку?

— Он полагает, что тот принадлежит ему, поэтому его и занял.