Могила на взморье - [10]

Когда Майк встал, чтобы заправить рубашку в брюки, то слегка покачнулся.

Пьер спросил:

— Сколько виски ты уже сегодня выпил?

— Без понятия, три или четыре.

— Литра или стакана?

— Ты официант или врач?

— Оракул. Однажды, не я с тобой расквитаюсь.

— А кто?

— Твое ах какое огромное сердце.

Майк засмеялся и пошел к двери.

— Мне нравится сарказм, Пьер. Особенно использование его слабаками, потому что он позволяет им казаться храбрыми.

Глава 5

Практика Пьера, деревенского врача в Кирхдорфе, самом большом муниципалитете на острове, с двенадцатью сотнями жителей, была простой: узкий коридор, довольно извилистый, небольшой зал ожидания, шесть стульев, три пенсионера, две репродукции голубых лошадей Франса Маркса и очень старательная медсестра. Она заговорщицки прошептала мне, что «проведет меня вне очереди», что и сделала.

— Лея. Наконец-то.

Пьер, улыбаясь, прошел ко мне по врачебному кабинету и искренне обнял. В первое мгновение я слегка напряглась и, вероятно, довольно ошарашенно на него уставилась, потому что он быстро сказал:

— Извини, я... позвонил врачу в реабилитационной клинике, и он рассказал мне, что ты все еще страдаешь от амнезии. Но на мгновение я об этом не подумал. Ты действительно не можешь вспомнить о своем первом посещении? Совсем ничего?

Я озадаченно смотрела на него.

— Понимаю, — сказал он. — Это значит, что я, в принципе, для тебя незнакомец. В конце концов, ты видела меня в тысяча девятьсот девяностом, а я просто бросился тебе на шею.

Он сразу мне понравился и признаюсь, также из-за своего хорошего вида. Абсолютно черные волосы и спортивная фигура. Улыбка была привлекательной, придавая ему мальчишеское обаяние. От его застенчивой юности осталось совсем немного, например, то, что Пьер неловко сунул руки в карманы, когда извинялся передо мной за пылкое приветствие.

— Ты отлично выглядишь, Лея.

— О, спасибо, — ответила я и неуверенно осмотрела себя.

Утром я решилась на более спортивную одежду, как если бы хотела пойти на фото сафари. Этот вид казался мне уместным для Пёль. Только элегантные туфли не подходили к нему, на самом деле.

Пьер засмеялся.

— Собственно, я подразумевал твое лицо. Хирурги выполнили всю работу. Шрамов тоже не видно. Было бы слишком жаль, если бы ты потеряла свое обаяние Одри Хепберн.

— Одри Хепберн? Я?

— Я и раньше ощущал это так. Образ того, как ты смеялась, как за секунды могла переключаться с веселого до печального, твоя особая задумчивость, жесты... Это была точная Холли Голайтли.

— О, Боже. Ты никогда мне об этом не говорил.

— Верно.

Пьер снова засунул руки в карманы брюк. Я легко возражала ему и навела мосты, даже если не совсем бескорыстно.

— Я планирую остаться на несколько дней. Мой терапевт считает это хорошей идеей, — лгала я.

Пьер со знанием дела кивнул.

— Комната для гостей в твоем полном распоряжении.

— Я не это имела в виду. Я...

— Никаких возражений. Я буду ужасно рад.

— Ну, тогда... Большое спасибо. Ты скоро закончишь работу? — в заключение сказала я.

Он был пока занят. Но предложил мне встретиться двумя часам позже в доме Петерсенов, у Мергрете.

— Она все еще живет в Кальтенхусен? — удивленно спросила я.

— Мы живем там все, — ответил он и мимоходом добавил: — Ну, да, почти все.

— А мне там вообще будут рады?

Я обратила внимание не небольшую задержку ответа Пьера, морщины на лбу, брови, уголки губ, но мне не удалось обнаружить ничего, что бы сделало меня подозрительной.

— Конечно, — сказал он. — Почему нет?

* * *

Почти в пешеходном темпе я ехала по поселению Кальтенхусен, которое, несмотря на незначительную застройку, простиралось на целый квадратный километр, потому что несколько больших луговых земельных участков лежало между усадьбами. Меня удивило то, что три дома из шести были приведены в порядок, один даже был начат заново, расширен и модернизирован. Остальные же пришли в упадок, бурая штукатурка на стенах была еще со времен ГДР. Перед одним из этих домов, домом моей семьи, я вышла из машины.

Здание, в котором я выросла, пережило свои лучшие дни. Штукатурка отпала, окна были жалкими, водосточная труба отошла от стены, сад был безнадежно запущен, изгородь из вика⁵ заросла... Между диким терном и различными сорняками лежал заржавевший почтовый ящик, на котором, в том числе, стояло и мое имя.

Насколько я знала, уже несколько десятилетий назад Сабина поручила его продажу брокерской конторе, но, разумеется, до сих пор ничего не получилось. Большинство людей, которые ищут спокойствие и уединенность, делают это, как правило, три недели в году. Тот, кто приобретал этот дом, напротив, должен бы здесь жить и работать. Кальтенхусен был как маленький остров на острове, не защищенный от волн среди зеленого океана лугов. Кто не понимал соседей...

Я вздрогнула. На некотором удалении, за большими придворными воротами, послышался шум циркулярной пилы. Резкий, неприятный, громкий шум напоминал человеческий крик.

Я взяла свою сумочку из машины и пошла к дому Петерсенов, который находился на удалении только двух полетов камня. И он тоже был в плохом состоянии.

— Что вы хотите? — проворчал кто-то сразу после звонка, с другой стороны коричневой, немного прогнившей двери. — Я ничего не покупаю, тем более у вас.