Могила Ленина. Последние дни советской империи - [232]

Мало кто верил, что Горбачев не имел касательства к худшим событиям эпохи перестройки: к применению военной силы для разгона мирных демонстраций в Тбилиси, Вильнюсе, Риге и Баку. На пике своей популярности Горбачеву удавалось отвести от себя обвинения. Он всякий раз находился либо в дальних странствиях, либо в совершенном неведении. Но теперь даже его бывшие помощники утверждали обратное. “Я уверен, что Горбачев все знал о событиях в Вильнюсе и Риге”, — утверждал горбачевский помощник по экономике Николай Петраков. С этим соглашались и другие высокопоставленные чиновники, вообще-то сочувствовавшие Горбачеву.

Но все это было в прошлом. Теперь Россия переживала великий исторический момент: впервые в ее тысячелетней истории в Кремль въезжал избранный президент. С флагштока сняли красный флаг с серпом и молотом, советский режим и советская империя прекратили свое существование. Однако во всем происходившем не ощущалось живой энергии, скорее это напоминало рассчитанные на телевизионную картинку вашингтонские церемонии… Для важного события у истории не нашлось ничего лучшего, чем хмурый зимний день с унылым низким небом, таким же пустым, как прилавки мясных магазинов. Западные журналисты рыскали по Красной площади, пытаясь найти у российских граждан какую-то эмоциональную реакцию или хотя бы получить осмысленный комментарий. “Вам до этого есть дело, а нам нет”, — отрезала пожилая женщина с каменным лицом, приехавшая из Твери. Заявив это окружавшим ее репортерам, она отправилась на поиски картошки и молока для своей семьи.

Во второй половине дня Горбачевым был устроен скромный прием, на который его пресс-секретарь Андрей Грачев разослал приглашения нескольким помощникам из прежней администрации, зарубежным журналистам и редакторам российских газет. Прием проходил в гостинице “Октябрьская”, и более походящего места для такого прощального жеста Горбачев не мог бы найти — долгие годы эта гостиница напротив французского посольства со своим мрамором и зеркалами была символом партийных представлений о роскоши.

До пяти часов вечера оставалось несколько минут. Журналисты и редакторы стояли на верхней площадке мраморной лестницы, ожидая прибытия главного лица. Я по случайности оказался рядом с Леном Карпинским, теперь главредом “Московских новостей”, и Виталием Третьяковым, чья “Независимая газета” наряду с “Известиями” стала одним из самых уважаемых изданий в стране. Отставка Горбачева обозначала и еще один рубеж, смену поколений: интеллектуалы-идеалисты типа Карпинского уступали место более молодым людям, сверстникам Третьякова. Эти новички в бизнесе, ученые, сомнительные дельцы, редакторы газет — как в данном случае — намеревались строить новый мир не столько из обломков старого, сколько по образцам, не вполне им известным, с Запада, европейским и американским. Горбачев сходил со сцены, и то же можно было сказать о Карпинском. “Московские новости”, в первые годы перестройки нарушавшие один запрет за другим, теперь стали газетой усталых людей: там иногда печатались интересные статьи, по-прежнему правдивые, но их адресатом было поколение, отработавшее свое, как и сам Горбачев.

“Хорошо, что Горбачев уходит, но все же я до глубины души потрясен, — признался Карпинский. — Ведь я не могу не сознавать, что завершился самый значительный этап моей собственной жизни”.

Весной 1992 года Горбачев совершил турне по Соединенным Штатам на корпоративном лайнере Forbes — The Capitalist Tool, “Орудие капиталиста”. Он, впрочем, не усматривал в этом ничего забавного, никакой иронии. Люди осыпали его цветами. Богачи выписывали на его имя чеки. Он провел день с Рональдом Рейганом, попивая вино и закусывая шоколадным печеньем. Они вспоминали холодную войну, давным-давно оконченную. Все это походило на триумфальное турне последнего великого человека столетия.

Но в России Горбачев никому не был нужен. Его ненавидели коммунисты, которых он предал, и на него не обращали внимания демократы, от которых он отошел. Многие охотно верили худшим слухам о нем. Самая влиятельная в стране ежедневная газета “Известия” в мае опубликовала передовицу, в которой говорилось, что Горбачев собирается воспользоваться той самой возможностью, которую он подарил своим согражданам: по сведениям газеты, первый и последний президент Советского Союза купил двухэтажный дом во Флориде с большим земельным участком за 108 350 долларов. Место называлось Тропикал-Гольф-Акрс.

На самом деле Горбачев не покупал за границей никакой земли и утверждал, что не собирается уезжать из России. “Повторяю для всех, кому это еще интересно: у меня нет дачи в Калифорнии, или в Женеве, или на Тибете с подземными туннелями до Китая”. Но люди, близкие к Горбачеву и пользующиеся его доверием, рассказывали мне, что он злился и нервничал, иногда бывая на гране срыва, что его обуревали страхи и в то же время фантастические мысли о будущем. “Горбачев боится, что ему придется бежать из страны, как какому-нибудь Папе Доку Дювалье[152], — говорил драматург Михаил Шатров, помогавший Горбачеву писать мемуары. — Он помнит, что 11 из 14 путчистов дали против него показания, утверждая, что он так или иначе поддерживал августовский путч. Горбачев знает, что ситуация непредсказуема. В то же время у него остаются иллюзии, что он может вернуться к власти. Не прямо сейчас, но когда-нибудь. Но этого не произойдет. К власти он не вернется”.