Мое время - [12]

Через год бабушку сбила машина.

А еще через год она умирала.

... Вчера бабушке стало 82 года. Она умирает.

Она уже ничего не делает, не ест, не говорит,

только дышит.

Еще вчера она сама встала за водой, - она никогда ничего не просила, и теперь забывает, все привыкла сама,

не встала, а вскочила, - инерция всей ее жизненной

стремительности, и легкомысленности.

Я успела ее подхватить. У нее тельце, как у изросшего птенца: горячее, лысое, в сухой великоватой коже, съезжающей с жиденьких мышц.

Улыбнулась плутовато и чуть извиняясь за беспомощность:

"Старость не радость,

не светлый май ..."

Теперь она тихая лежит, мирная, какой была всю жизнь,

тихо отдается смерти.

И мы ничего не делаем, делать ничего нельзя.

Подхожу, целую ее, наверное, она уже не чувствует, но

кажется, что чувствует.

На губах волосы походят на травинки.

Я еще не понимаю, как все последует, только нежность к ней горькая, как сломленная жесткость.

А я ведь, было, отчуждилась от нее ... моя детская любовь к ней затерялась в старости, притупилась о мою жестокую молодость. Сейчас, на острие смерти, любовь осталась ровной, глубинной, без литературной подсветки.

К нам приходит много народу, мне страшно, что они присутствуют. Но может, к смерти, даже неблизкой приходят причаститься...

Я вспоминаю картину Ю.С. Злотникова на смерть Фаворского. Дочь его стоит у края, читает псалтирь...

Я пишу сейчас..., наверное, нужна молитва... как-то и горя словно нет, ни боли, ни отчаяния, только жуткое и нежное тоже жуткое провожание...

Тихо. Осень. Остывают старики.

29 сентября (1888) - 1 октября 1970 г.

Наш дом стал мрачным и тяжелым, пространные комнаты заполнены табачным дымом и тоской.

Мама что-то все делает на кухне, убивая тоску и пространные часы,

а теперь я знаю,

восстанавливая собой бабушкины движения.

Потом и я буду делать так же ...

Заходит ко мне взять сигарету и заглянуть в глаза, - может, во мне составится пара слов, но пока нет, я молчу тоже, глажу ее руку.

Сейчас Эдька живет у нас, мой товарищ, Мама попросила. Он, может быть, находит здесь ответ своему чувству Дома. Он приходит поздно, весь день расходуя на усталость, "учится на врача-психиатра", - говорит его профессор, шутя. Поздно вечером Эдька возвращается к своему Празднику: в доме его ждут, как единственного живого человека. От входа, он сразу включит магнитофон, будет разговаривать, вкусно есть, греть для мамы шприцы, чистить яблоки ... я стала любить очищенные яблоки.

Яблоки прислал Батя. Такие большие, и очень красные.

Днем дом пуст.

Приходят друзья. Они все пересекаются между собой, и никто не может обнаружить своих целей прихода. Приходят в другие дни, и возникают новые пересечения и новые несовпадения.

Все это отодвигает меня от них, - приходят ко мне, но попадают в облако своих же отношений, хотят рассказать

истину, что они будто поняли, или хотят, не расходуя страстей, получить меру эмоций...

Бабушку мы хоронили из дома.

Ночью бежали с Эдькой за женщиной, которая обмывает покойников. Было очень жутко. Я еще не знала, как все это будет.

Она пришла и сделала все очень простым и правильным. Деловито поплакала, покрестилась, попричитала: - Вот ведь, какая красивенькая старушка.

Потом обмыла и воду взяла с собой.

Когда одевали бабушку, я удивилась, какое девичье у нее тело. Подумала, - ее жизнь была трогательно невинной и девичьей.

И главный бабушкин запах, - она пахла чисто умытым лицом.

Лицо ее покойно, - состоялось "преодоление жизни".

Странно видеть человека без дыхания, все ждешь общего с собой ритма...

Мне хотелось быть все время около бабушки, я убирала ее цветами.

На другой день выпал снег.

Гроб готовили сами. Я смотрела на движения, - Женька

пришивала рюшки, засовывала ниточки, чтобы их видно не было.

Гроб казался очень уютным, в него хотелось лечь.

Мама первая сказала вслух:

- Подушечка маленькая, мне бы было низко ...

Сколько во всем жизнелюбия.

Последним в процессии ехал на инвалидной машине Константин Александрович - "Летчик", все его зовут во дворе. Они были с бабушкой большими друзьями. Каждый вечер играли в карты. Бабушка оставляла мне записку: "Вернусь поздно, ушла к Летчику". Каждый же раз они ссорились, и весь следующий день дулись, не шли друг к другу.

- А что он мухлюет?

- Это она карту передергивает.

Мы с женой Летчика ходили их мирить.

Теперь дома странно без бабушки.

Это она нас всегда ждала.

Все время приходят люди. Мне словно бы их более жалко. Они относятся к смерти. Они приходят выразить сочувствие, и любые слова, даже самые сердечные, звучат отчужденно.

Но мы - родные, не можем еще отделиться от бабушки, - рубец прошел по нам.

И еще другое.

Был рубеж. Раньше, оттуда, как ни смотри,

понять нельзя.

А теперь, глядя назад, как бы из-вне-жизни, понятно, как

перестают быть люди.

Сейчас я узнала каждый момент перехода, и у меня не осталось мучительного неверия, когда похороны - только жуткий и торжественный обряд, но смерти не могло состояться.

Только сейчас я окончательно поняла, что все, кого я хоронила раньше, действительно больше не живут.

Так уже вышло, что бабушку я всегда оделяла, может быть, неприсущими ей обобщениями.