Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [91]
— А вы ведь плохо меня знаете. Я — авантюристка, да, да! Можете себе представить, я однажды разгуливала по Москве в мужском костюме!
Женских брюк тогда не было еще и в помине.
— Зачем вам это понадобилось?
Недоверие в моем голосе явно задело ее.
— Надо было выследить одного человека! — с вызовом ответила она.
«Неверного возлюбленного!» — подумала я. Мне стало смешно. В своей жизни я встречала зловещих ряженых, и эта туда же со своим невинным маскарадом! Не могла же я знать (и слава Богу не подозревала каждого!), что она причастна именно к тому маскараду, который мог окончиться Колымой. Позднее я прослышала, что ее отец был арестован и она отреклась от него, чтобы вступить в партию.
Эти образины под сползающими масками лиц и все вымороченные подмены в жизни были лишь частью великого Морока, царившего на нашей земле и обернувшегося великим Мором. Оба эти слова — у нас — требуют заглавной буквы.
Часть третья
«Где так вольно дышит человек»
Пути, которые нас выбирают
Прежде чем продолжать повествование о моей, уже взрослой, жизни необходимо вернуться немного назад.
В Уфимский университет я была принята без экзаменов — по школьному аттестату отличницы. На отделение английского языка.
Я мечтала стать литературным переводчиком. Конечно, Диккенс уже весь переведен… Но знание языка открывает отличную возможность плавать в море английской литературы и находить там неведомые острова. И в американской тоже! «-Том! — ответа нет. — Том! — ответа нет. — Куда он запропастился, негодный мальчишка?!»… Может, там, в Америке, объявился новый Марк Твен… Или О’Генри. Я была окрылена перспективой открывать это русскому читателю.
И вдруг все перевернулось.
Валентин прислал из Алма-Аты телеграмму, что эвакуированный туда ВГИК объявляет набор студентов. Надо срочно написать и прислать два рассказа для отборочного конкурса. Если они пройдут, я буду допущена к вступительным экзаменам на сценарный факультет.
— Надо попробовать, — осторожно сказала мама.
— Зачем?! Я уже студентка.
— ВГИК гораздо интереснее. И потом, после войны, он вернется в Москву.
— И ты хочешь, чтобы я сейчас ехала в Алма-Ату? Другая бы мать во время войны постаралась держать дочь около себя.
— Дру-гая, — протянула мама. — Если дойдет до дела, Валентин приедет за тобой. Разумеется, одну я тебя не отпущу.
Похоже, они исхитрились сговориться за моей спиной. Но как? Или это семейная телепатия?
— Никуда я не поеду, — угрюмо сказала я.
— Здесь тебе даже не за кого выйти замуж! — с непонятным отчаянием воскликнула мать.
Я уставилась на нее:
— Но я не собираюсь замуж!
— Придет время — соберешься. Тебе исполнилось восемнадцать…
Что за безумие? Откуда эта забота о моем мифическом замужестве? У моей матери! Словно у какой-нибудь маменьки девятнадцатого века…
И вдруг я поняла. Мне исполнилось восемнадцать. Я совершеннолетняя. Она боится, что меня могут арестовать как дочь «врага народа»… И хочет убрать меня из города ссыльных… Оторвать меня от своей судьбы.
Но я тоже боюсь. Смертельно боюсь, что ее арестуют. Этот страх всегда со мной. Я живу в нем. Но все-таки я каждый день вижу, что она еще не арестована. Это дает мне надежду на следующий. А в разлуке? Каждый день я буду думать, что она может быть уже арестована, а я этого не знаю!
— Я буду писать тебе каждый день! — воскликнула мама. — Каждый день! — как заклинание повторила она. — Послушайся меня, дочушка…
Когда-то это уже было. Это заклинание. «Помоги мне, дочушка»… Таганрог. Перед моей отправкой в Уфу к бабушке.
— Я никогда не писала рассказов, — растерянно сказала я.
— Пора начинать. Литературный переводчик тоже ведь должен уметь писать прозу.
Я вдруг вспомнила, как еще в тоскливые бакалинские вечера взяла в обыкновение сочинять длинные романы «с продолжением», лежа на постели в кромешной тьме. И я вроде даже работала тогда над словом. Долго искала точное. Меняла эпитеты. Выстраивала диалоги. Может, это были попытки писать «в уме» прозу?
— У тебя получится, — мама обняла меня. — Уверена.
Я написала два рассказа — из моего таганрогского детства — и отправила в Алма-Ату.
Ответ пришел для военного времени довольно скоро. Это была телеграмма: «Получили ваши очаровательные рассказы тчк допущены экзаменам срочно выезжайте Алма-Ату = Дирекция ВГИК»
— «Очаровательные» — это Валина работа, — мрачно сказала я.
С этой идиотской, по моему разумению, телеграммой я отправилась хлопотать о пропуске и железнодорожном билете в Алма-Ату. К моему удивлению злополучный эпитет сработал безотказно. В унылых учреждениях замороченные начальники вдруг начинали улыбаться и заинтересованно глядеть на меня.
Пропуск я получила быстро.
Единственная книга, которую я взяла с собой в новую жизнь, была «Записки Пиквиккского клуба».
В минуты упадка духа Мистер Пиквик и Сэм Уэллер с верностью старых друзей приходили на выручку. И заставляли улыбаться.
По обе стороны экрана
— Фриды! Где Фриды?!
Этот загадочный клич оглашал коридоры института, в который я поступила в сорок втором году.
ВГИК в это время был в эвакуации в Алма-Ате. Помещался он в здании довоенного кинотехникума, на пустыре. Неправдоподобно близко — горы. Их отделяет только речка Алмаатинка. Она сбегает с гор бурлящим потоком, расшибаясь о валуны, стреляет камнями.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.