Моё печальное счастье - [8]

Он пошел мыть руки, пока его жена готовила виски. Потом они отправились покачаться немного на диване под синим тентом, видимо, продолжая обсуждать мое появление у них.

Через полчаса, перед тем, как подавать ужин, я отправилась переодеться. У меня было только черное платье, оставшееся со времен похорон дяди. Стоило повязать небольшой передник, как я оказалась действительно похожей на домашнюю работницу. Передник у меня, правда, был только розовый, но он даже больше радовал глаз.

Я внесла моих двух зарумяненных до позолоты голубей, обложенных кусочками сала, возлежащих на поджаренном хлебе. Это был торжественный момент: хозяйским жестом я взяла бутылку виски, облила моих птичек, поднесла спичку и хоп! О, если бы вы видели это пламя и восхищенные физиономии Рулендов! Вот уж поистине немного найдется людей, отмеченных наградами, которые сделали бы для престижа Франции столько, сколько я в этот день!

Они предложили мне разделить с ними трапезу, но я отказалась. Каждому свое место. Мое было на кухне. Я мыла посуду по мере того, как она набиралась, чтобы потом не оказаться перед большой стопкой грязных тарелок. Между делом я съела сандвич. Мне хотелось прежде всего продемонстрировать Рулендам, что в таком светлом и веселом доме, как у них, все должно быть в порядке и блистать чистотой. Когда они вернулись в дом, выкурив бессчетное количество сигарет, было уже совсем темно. Багровело небо в той стороне, где находились заводы; по саду зигзагами носились ночные насекомые. Их привлекал свет стоявшего поблизости фонаря, в отблесках которого сверкали огромные хромированные бамперы автомобиля.

Теперь, когда моя работа была закончена, а руки и ноги налиты свинцовой усталостью, мне так хотелось прокатиться немного в этой замечательной машине вместе с месье Рулендом!

Я бы села впереди, рядом с водителем, и стала смотреть, как мелькают огоньки на передней панели. Эта машина была настолько бесшумной, что иногда совсем неслышно въезжала во двор. И, конечно, в ней имелось радио. Да, я отчетливо представляла себе, как, откинувшись на белом сиденье, слушаю негромкую музыку, разглядывая лежащие на руле руки месье Руленда в рыжих веснушках.

— Луиза!

Он подошел и стал за моей спиной, пока я рассматривала машину сквозь кухонное окно.

— Да, месье?

— Я хотел бы поблагодарить вас. Мы с женой в восторге.

— Спасибо, месье, я рада.

Он еще приблизился, стараясь увидеть, что привлекло мое внимание за окном. До сих пор мужчины всегда внушали мне некий страх. Будь я уверена, что не вызову у вас насмешек, я объяснила бы почему. Ну так вот: страх мне внушали их ступни. Частенько мне доставляло удовольствие ухаживание молодых людей, среди них встречались отменные трепачи. С ума можно сойти, сколько в нашем городе рано повзрослевших и развязных парней. Мне нравились их заигрывания, улыбки, взгляды, которыми они уже вас обнимали… Но всегда наступал момент, когда я смотрела на их ступни и меня тотчас охватывал какой-то странный ужас. Меня пронзало ощущение, что эти парни — всего лишь животные.

Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что мой страх идет из далекого детства, от дедушки. Мне было четыре года, когда он умер. Меня не пустили в комнату, где лежало тело, но, когда его клали в гроб в присутствии всего плачущего семейства, мне удалось приблизиться к кровати, и вот тогда-то меня поразили, меня потрясли — не его бескровные, скрещенные на четках руки, не его восковое, плотно обтянутое кожей лицо, а его огромные ступни почтальона, обутые в воскресные ботинки, подошвы которых я увидела впервые.

С тех пор мужские ступни стали вызывать у меня отвращение. Когда парень целовал меня, и если я начинала думать о его двух плоско стоящих рядом с моими ногами ботинках, кончалось тем, что я изо всей силы отталкивала его и убегала. Здешние парни в конце концов пришли к выводу, что «со мной каши не сваришь»; теперь только новичкам случалось заигрывать со мной, но репутация есть репутация, и их притязания не заходили слишком далеко.

— Вы хотите вернуться спать к себе домой, Луиза?

— Нет, месье.

Ступни месье Руленда в матерчатых сандалиях не вызывали во мне никакого ужаса. Я находила их опрятными, спокойными. Возможно, потому, что они были невелики? Или потому, что ноги были загорелыми? Или, наконец, потому, что это были ноги американца? Подите разберитесь, что происходит в глубине вашего мозга! Но как бы там ни было, впервые в жизни я видела, как мне казалось, нормальные мужские ступни.

— Однако, — настаивал он, — вы так печально глядите в окно. Если вы хотите возвратиться, скажите!

— Я вовсе не хочу домой. Мне здесь очень хорошо, месье. Я просто восхищалась вашим автомобилем…

Он тоже посмотрел на машину.

— Это «додж», — заметил он, будто этим объяснялось все.

В темноте машина напоминала заснувшее чудовище.

— Она такая красивая! Я никогда не видела ничего подобного.

Он взял меня за подбородок, повернул лицо. Его глаза смеялись.

— Хотите прокатиться?

Я кивнула головой, отвернувшись.

— О'кей! Идемте!

Так мы запросто и отправились. Месье Руленд крикнул жене, что мы сейчас вернемся, и Тельма не потребовала объяснений. Возможно, ей представлялось в порядке вещей, что муж в девять вечера отправляется прошвырнуться с прислугой — сам в рубашке с короткими рукавами, она — в переднике.