Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив - [14]

— Эти джентльмены не имеют к ней никакого касательства!

— Простите, капитан, но отныне имеют. Вы бросили мне… гм, необдуманное обвинение в их присутствии — и взять свои слова назад вам тоже надлежит в их присутствии. Впрочем, если желаете, я сейчас объясню им суть нашего спора и они сами решат, как…

— Ни слова! — гневно воскликнул Остин. — Не смейте повторять эту клевету!

— Что ж, как хотите. Но в этом случае вы должны согласиться на мои условия.

— Хорошо, я сделаю это. Сегодня вечером я отправлюсь в то, что вы изволили назвать «разведкой», а завтра, когда мы все встретимся здесь, публично расскажу о ее результатах. И уж будьте уверены, молодой человек: после этого вам придется сменить место службы, потому что пребывание в Третьем Карабинерском для вас сделается очень некомфортным!

Капитан удалился, в ярости хлопнув дверью. А Петеркин только хмыкнул и продолжил катать шары уже в одиночестве, оставаясь совершенно глух к нашим вопросам по поводу того, что же такое сейчас произошло.

Разумеется, на следующее утро все мы собрались в бильярдной. Петеркин по-прежнему не говорил ничего — но в глазах его мелькнул странный блеск, когда капитан, единственный из нас слегка запоздавший, появился на пороге.

Остин словно постарел лет на десять. Таким удрученным мы его еще не видели.

— Ну что ж, — произнес он, — никогда бы не поверил этому, если бы не увидел собственными глазами, — никогда! Вынужден, черт побери, взять свои слова обратно. Петеркин, вы были правы. Представить себе не мог, что офицер Карабинеров способен пасть так низко…

— Да, это скверная история, капитан, — кивнул Петеркин. — Конечно, заметил я ее только случайно, но раз уж так…

— Раз уж так — то вы правильно сделали, что не стали молчать. Такие случаи выносят на офицерский суд чести.

— Если это такое дело, в котором затронуты вопросы чести, то, полагаю, прежде всего следует посоветоваться с майором Эррингтоном, — вступил в беседу лейтенант Хартридж.

Капитан горько усмехнулся.

— Ладно уж, молодые люди, придется вам сказать, — произнес он после паузы. — Это не тот вопрос, который можно держать в секрете… Помните, майор недавно играл с Полковником, и на столе были крупные суммы? Так вот, знайте: Эррингтон специально тренируется, отрабатывая шулерский трюк, позволяющий при сдаче карт спрятать одну из них в рукав и тем усилить свою карточную руку.[6] Мы, Петеркин и я, наблюдали эти тренировки собственными глазами. Да, джентльмены, сейчас вы можете сказать мне все, что собираетесь, но повторяю: вчера я стоял напротив окна в комнату майора и видел это, черт побери, своими глазами. А вы же знаете, что наш старина Полковник, при всем мастерстве игры, близорук… Эррингтон передергивал самым бесстыдным образом, будучи абсолютно уверен, что противник ничего не заметит, а никто другой к игре и присматриваться не будет… по крайней мере, в этом смысле. Я… я должен рассказать это Полковнику. Полагаю, это моя обязанность.

— Наверное, нам всем следует присутствовать при игре сегодня вечером, — сказал Петеркин. — Конечно, не подходить к столу вплотную и не таращиться на игроков, но быть начеку. Шестеро свидетелей — вполне достаточно, чтобы уладить вопрос.

— Даже шестьдесят свидетелей не заставят поверить меня, что… — начал было Хартридж.

— Что ж, тогда вы просто поверите своим собственным глазам, как мы с секонд-лейтенантом поверили своим, — пожал плечами капитан. — Разумеется, младшим офицерам крайне неловко обвинять в таких вещах одного из своих командиров, человека с двадцатилетним послужным списком — черт побери, блестящим! Но то, что неуместно для нас, уместно для командира полка. А он будет предупрежден, будет бдителен — и сможет поступить так, как сочтет в той ситуации нужным. Шулерство в офицерской компании — не та вещь, которой можно позволить долго существовать. Сегодня вечером мы решим этот вопрос раз и навсегда.

И вот наступил вечер. Мы все собрались в кабинете Полковника. За стол, как и в прошлый раз, сели только двое старших, майор и сам Полковник. Лицо последнего приобрело чуть более багряный оттенок, чем обычно. Это, как нам было известно, являлось несомненным признаком близкой ярости: редкой, но неукротимой.

Лицо капитана Остина было аналогичного цвета. Конечно, он имел основания предполагать, что, если обвинение не подтвердится, гнев полкового командира будет излит на него.

— Какие ставки? — спросил майор.

— По фунту за партию, как и раньше.

— По фунту за каждую взятку, если не возражаете, — предложил майор.

— Отлично. Фунт за взятку.[7] — Полковник надел пенсне и смерил противника изучающим взгядом. Майор перетасовал колоду и дал подснять.

Первые три партии закончились вничью. У майора карты были лучше, но его противник оказался искуснее в розыгрыше.

В четвертой партии сдача снова перешла к майору. Он положил колоду на стол и прикрыл ее локтями так, что мне стало не видно, как он тасует.

Полковник зашел с валета, и майор побил его дамой. Когда он протянул руку, чтобы забрать взятку, Полковник вдруг резко подался вперед в кресле, и с его уст сорвалось столь непривычное для всех, кто знал нашего командира, ругательство.