Модильяни - [75]

В ряду известных нам любовных похождений Моди в годы войны стоит и связь с Симоной Тиру. Она родилась в провинции Квебек в семье канадца и француженки, ее родители были зажиточными людьми. Причем настолько, что Симона могла позволить себе жить в Париже без особых проблем. С Модильяни у нее было много общего: туберкулез, пренебрежение к любым доводам благоразумия, полное отсутствие заботы о деньгах, которые она кидала на ветер. Почти во всех воспоминаниях она предстает как скромная девушка, поклонница музыки, неплохая пианистка, очень милая. Одно из основных своих достоинств — необыкновенно красивую грудь — она выставляла напоказ при первой же возможности.

Симона сразу же влюбилась в Амедео, можно даже сказать, была им околдована. Какой-то подруге она похвасталась, что ей удалось соблазнить Модильяни, и он, случайно узнав об этом, пришел в неописуемый гнев. Однажды вечером, когда Симона и Амедео сидели за одним из столиков в «Ротонде», туда в компании Альфредо Пина явилась Беатриса Хестингс. Амедео сразу начал нервничать, произошла яростная ссора, бутылка разлетелась на куски, и один из них поранил бровь Симоне. Пролилась кровь, но оставшийся после этого случая шрам стал для канадки знаком ее нового положения.

Симона полюбила Моди пылко, с полной самоотдачей, без какой-либо инстинктивной женской хитрости — тайной подкладки любого чувства. Она была наивной и бесхитростной девушкой и хотела, чтобы Амедео вел себя с ней так же, не понимая его противоречивой и сложной натуры. Она никогда не могла осознать того, что если отношения Амедео с невыносимой Беатрисой худо-бедно продлились два года, то это значило, что он нуждался в смене декораций, эмоциональных взрывах. Но все эти всплески чувств никогда не являлись залогом вечной и безумной любви.

В одном из писем за 1919 год, опубликованных впоследствии Джованной Модильяни, Симона Тиру просит у Моди прощения. Здесь любовь обнаруживает себя с почти бесстыдной откровенностью, но этих строк достаточно, чтобы ощутить недолговечность этого союза: «Я Вас слишком любила и теперь так сильно страдаю, что умоляю об этой милости. Я буду сильной… Здоровье мое ухудшилось, туберкулез, к сожалению, делает свое дело… Мне хотелось бы только получать от Вас поменьше жестокости. Взгляните на меня по-доброму, умоляю. Утешьте меня немного, я очень несчастна и прошу только о малой толике участия, которая мне бы сильно помогла…»

Не так много усилий нужно для того, чтобы грусть и боль превратить в счастье, но этого не случилось. Более того, по непреложным законам равновесия в любви произошло обратное. Чем больше Симона навязывает себя Модильяни, тем более Амедео отдаляется от нее.

Один из эпизодов является хорошей иллюстрацией взаимоотношений Симоны и Амедео. В 1917 году Модильяни работал над двойным портретом семейства Липшиц, самым большим из своих полотен. Он рисовал уже пару недель, стояла плохая погода, несколько раз Симона приносила Амедео то шарф, то пару сухих ботинок: это была забота женщины о любимом мужчине, как символ жертвенности. Липшиц так поразился этой нежности, что сказал об этом Амедео. Модильяни небрежно обронил: «Ах, эта глупая курица…»

В этот год Модильяни, возможно, почувствовал, что наступил решающий момент выбора. Возможно, он нашел свой почерк, и это еще крепче привязало его к вредным привычкам, к еще большему саморазрушению. Беспокоившийся о его здоровье Липшиц советовал Модильяни уделять поменьше внимания любовным интрижкам и алкоголю. На это Моди ответил в гневе, что не хочет слушать назиданий, которыми ему докучала только мать. В другой раз тому, кто посоветовал ему воздержание, поскольку болезнь все усиливалась, Модильяни ответил фразой, ставшей впоследствии знаменитой: «Тем хуже! Предпочитаю короткую, но яркую жизнь».

Любовь к Симоне закончилась так же быстро, как и началась, после того, как она забеременела. Вот еще одна причина, почему финал этой истории был несколько иным, чем со многими другими девушками, которые несколько ночей или недель делили с Модильяни постель. В общем, связь Симоны и Амедео оборвалась так же, как и началась — кроватью. Когда он был сильно пьян и ноги не слушались, озабоченная Симона приводила его домой. Влюбленная самаритянка помогала любимому улечься в кровать, а не на пол. Во время одной из таких ночей, как сказал Роджер Уайльд, «уложив Модильяни на кровать, она легла рядом и таким образом забеременела. Не самый удачный итог несчастной любви».

Амедео был взбешен. Он отрицал, что это его ребенок. Скорее всего, такая реакция относилась не столько к будущему малышу, сколько к его матери. Решив положить конец неприятным слухам, Модильяни даже не выразил желания помочь бедной Симоне деньгами. Беременность была истолкована им, как часто и случается, однозначно: как оплошность подруги или ее страстное желание привязать к себе мужчину.

Оставшись без денег, больная Симона выбивается из сил, чтобы прокормить себя и своего ребенка, названного Серж Жерар. Она живет на бульваре Распай, 207, и работает помощницей медсестры в больнице Кошен. Пока она чувствовала себя хорошо, сын оставался с ней. Потом его взял на попечение ее друг Рольф де Маре, отослав в провинцию кормилице. Симона, как и Амедео, упорно отказывалась от лечения. Не могла выздороветь или не хотела? Здоровье ее ухудшалось, и в конце концов туберкулез доконал ее. Она умерла спустя год после смерти Модильяни.