Модильяни - [70]

В эти годы Амедео создает серию женских портретов. Среди его моделей Беатриса Хестингс, Люния Чеховская, Анна Зборовская и, чаще всех, Жанна Эбютерн. Джованна Модильяни высказала небезынтересное соображение по поводу количества работ своего отца. Она считала, что большое число картин, которые знаменуют последний период его творчества, обусловлено коммерческими интересами: «На рынке больше всего ценятся его работы позднее 1916 года». Эти слова вполне подтверждаются хронологией.

Поль Гийом, сыгравший определяющую роль в жизни Модильяни, был человеком образованным и изысканным, он прекрасно говорил по-английски. Он — первый, кто всерьез заинтересовался Модильяни и в очерке, напечатанном в «Ле арт о Пари» в ноябре 1920-го, в год его смерти, написал: «Поскольку Модильяни был очень беден и часто напивался, его долгое время презирали даже в кругу художников».

Заслугу помощи Амедео в его хронической нищете Гийом приписывал исключительно себе. Он так вспоминал об этом: «Все же в его странной манере рядиться в отрепья была несомненная элегантность, изысканность, которая удивляла, а подчас пугала. Надо было слышать его эмоциональную декламацию стихов Данте перед «Ротондой» после закрытия. Он не обращал внимания на дождь, который струился по его плечам… вспоминаю, как я однажды утром пришел к нему в мастерскую, когда он еще спал. Мы вынуждены были разбудить его… Он попросил меня присесть, извинившись, что не может говорить со мной, пока не умоется… Модильяни взял цинковый таз без ручек, который для него заменял вазон — наши бабушки имели привычку хранить такой в шкафчике рядом с кроватью. Умытый Модильяни выплеснул воду в умывальник в коридоре и опять пришел со свежей водой. Он сказал мне, что умываться надо по возможности как можно больше — это еврейская привычка, и что полоскание рта чистой водой освежает».

Гийом сразу стал меценатом Амедео, и на его портрете в углу художник поместил пафосное посвящение «Novo pilota»[36], чтобы тем самым подчеркнуть свою признательность. Но заявленный пафос, однако, не соответствует портрету. От Гийома исходит ощущение заскучавшего денди: высокий воротничок, стискивающий горло, рука в перчатке, вяло сжимающая сигару. Возможно, Амедео легко удавалось разыграть чувства, которые он не испытывал, но его выдает живопись. Аналогичный случай произошел и с портретом Пикассо, одним из самых небрежных и менее всего ценимых из всего, что Модильяни создал.

Согласно легенде, говоря о Модильяни со Зборовским, который станет подлинным меценатом художника, Гийом якобы сказал: «В его живописи нет ничего французского, а жаль, поскольку этот парень очень одарен». Эта язвительная и малопонятная фраза, смысл которой заключен в злопамятности Гийома, хорошо заметной на двух его портретах кисти Амедео.

Глава 15 ВСТРЕЧА СО ЗБОРОВСКИМ

Несмотря на бомбардировки, скудное питание и прочие неудобства, привнесенные войной, Париж пытался вести довоенный образ жизни. Розали Тобиа худо-бедно, но постоянно варила свои макароны в харчевне на улице Компань-Премьер. Как-то раз она совершила поистине героический поступок. Однажды, закупая продукты в центре города, далеко от Монпарнаса, она была застигнута врасплох воздушной тревогой. Тут же отключили электричество, и поезда в метро остановились. Туннели метро зачастую использовались в качестве бомбоубежищ. Транспорт не ходил ни внизу, ни наверху. Розали знала, что голодный Модильяни ждет ужина, и тогда она срочно приняла неординарное решение. Зная направления линий, она отправилась по рельсам пешком. В кромешной тьме по шпалам она дошла до своей станции на площади Данфэ-Рошро, что в двух шагах от ресторана.

В эти фантасмагорические военные ночи в Париже случались и другие невероятные истории. Когда сирены оповещали о воздушной тревоге и на улицах слышался клич: «Garde a vous!»[37] — многие парижане, вместо того чтобы укрыться в подвалах, выходили на улицы, отчасти играя, отчасти бравируя, не обращая внимания на самолеты, летавшие над городом. Модильяни тоже был в числе тех, чей темперамент шел наперекор рассудку — впрочем, иногда он был попросту пьян от того, что его не взяли ни в итальянскую, ни во французскую армии.

Другой необыкновенно предприимчивой женщине, Марии Васильевой, в эти годы, несмотря на светомаскировку и продовольственные ограничения, удалось превратить свое ателье в кабачок, впоследствии ставший очень известным. Родом из Смоленска, как и Цадкин, она была художницей. В 1905 году в возрасте двадцати лет с ученической сумкой, которую, как она говорила, ей пожаловала царица, Мария приехала в Париж. Она была мощного телосложения, носила большие сапоги, доходившие до колен, и напоминала Кота в сапогах. Несмотря на этот странный вид, она была очень высокого мнения о себе и говорила, что «прекрасна, как Мадонна». Писала оригинальные картины, что-то среднее между лубком по мотивам славянского фольклора и кубизмом, и даже открыла школу искусств в доме 21 на улице Мэн, одну из многих на Монмартре. Одним из учителей в ее школе был Фернан Леже, а учеником — Модильяни.

Мария утверждала, что именно она подсказала Амедео, чтобы он вернулся к живописи, поскольку из его опытов со скульптурой «не выходило ничего хорошего». Однажды она обратилась к нему со словами: «Пиши, я дам тебе все необходимое — холст и краски». В число тех, кто после смерти Модильяни заявил о том, что повлиял на его выбор в пользу живописи, полагая, что каким-то образом вмешался в судьбу Моди, необходимо включить и это забавное создание.