Модельер - [16]

Но Влад и сам ощущал беспокойство. Он недостаточно точно сформулировал ответ, и перебирать слова, подбирая нужные, без толку — всё равно, что в пытаться раскрасить не соединённую точками картинку в детской книжке.

— Давай вернёмся к татуировкам, — попросил он.

— Ну да, — Сав потёр одно из своих пигментных пятен на щеке, как будто надеялся ещё больше его размазать. В тусклом свете они и правда походили на грязь. — Тебе нужно что-нибудь большое и доброе. Может, набьёшь панду на спине?..

— Я хочу себе мёртвого лося. Вот здесь, на плече. Такого, с кровью и кишками… я сам нарисую какого.

— Это-то твоё большое и доброе?

Влад помолчал.

— Нарисую на себе то, что должно исчезнуть из этого мира. Я же себя там, в будущем, не вижу, верно? Куда бы я не ушёл, пусть всё плохое уйдёт со мной.

Сав уважительно покивал.

— За что я тебя люблю, приятель, ты умеешь пользоваться мозгом. Плохо только, что если бы все были такими же думающими, ничего хорошего бы в этом мире не осталось. Ни вечеринок, но попоек… твоего драгоценного мира моды тоже не будет.

Сав наморщил нос, долгим взглядом провожая исчезающий — укус за укусом — во рту у Влада бутерброд. Он хотел ещё что-то спросить, но ничего не мог придумать, а Влад, чувствуя нависшую над ним угрозу быть обязанным снова произносить слова, вытянул правую ногу и ткнул большим пальцем на кнопку включения ТВ.

Телевизор в подвальной подсобке оказался вполне себе рабочим. Правда, от цветов там остались лишь намёки. Влад нашёл между первым и вторым этажом распределительную коробку кабельного телевидения, купил необходимый кабель и однажды ночью протянул его к себе в подвал, обеспечив древний «Рубин», едва отображающий цвета, снами на полторы сотни каналов. Кроме того, там не было звука, но Влад прекрасно обходился без него. Он насвистывал какую-то песенку себе под нос, или включал плеер и вставлял в уши наушники. Верхний свет теперь практически не включался, зато телевизор работал всю ночь, транслируя канал fashion или порнуху; Влад засыпал и просыпался под его натужное гудение.

Сав относился к зомбоящику с плохо скрываемым презрением.

— Нет на тебя «Звонка», — корил он Влада.

— Какого? — простодушно переспрашивал Влад.

— Дверного, блин, — Сав не уточнял, что имел ввиду одноимённый фильм. К фильмам относился с плохо скрываемым презрением уже Влад, который не мог толком объяснить причину своей нелюбви.

— Это же всё не по-настоящему, — говорил он, подёргивая плечами.

— А у нас в театре, типа, всё всамделишное.

Савелий учился на театрального механика. Его сфера деятельности — постараться не попадаться на глаза людям, что для Сава, по мнению Влада, было просто невозможно. Он как бельмо, если есть где-то в здании, то обязательно здесь, маячит перед тобой, скачет, размахивает руками и мешает смотреть представление. То есть, делает ровно противоположное тому, что от него ожидают. Впрочем, обязанности свои Сав зубрил назубок, и, вытянувшись по струнке, мог сразить их знанием наповал вышестоящее по иерархической лестнице лицо, которому вздумалось его отчитать. А потом ещё мог продемонстрировать, насколько хорошо всё у него готово к представлению. Просто Сав делал всё неимоверно быстро, а скуку предпочитал сжигать на костре деятельности уже незапланированной, и, в сущности, не нужной.

— Конечно, в театре всё всамделишнее, — рассеянно говорил Влад. — Там же живые люди играют. У кого-то из них может болеть живот. У кого-то умерла мама. Всё это сказывается на сцене.

— Но сюжет-то один и тот же.

— Сюжет один и тот же, но я его не смотрю. И на постановку не смотрю. Я пытаюсь представить, о чём думает актёр.

Савелий насмешливо отвечал:

— С тем же успехом ты можешь размышлять, о чём думает наша гардеробщица, тётя Марина, когда пытается повесить три куртки на одну вешалку. Она отличный актёр. Ей трудно. Пот льёт по шее. От куртки разит чесноком. До третьего звонка считанные минуты, напарница заболела, а окошко штурмуют опаздывающие зрители. Из кармана второй куртки торчат свёрнутые трубочкой деньги, и тёте Марине приходится бороться ещё и с соблазном. А? Драма?

Такие диспуты могли тянуться целыми вечерами. Но сейчас Сав не был на них настроен. Он бросил на стол тарелку с остатками еды, подражая Владу, вытянул ногу (он сидел к телевизору поближе), и, обернув вокруг ступни шнур, выдернул его из розетки.

— Обувайся.

— Ты не дойдёшь до дома сам?

— Обувайся. Пойдём к моему знакомому рушить устои и творить большое добро.

Влад вздохнул. Из форточки тянуло тёплым, похожим на парное молоко, июлем и беспокойной городской пылью, которая отрастила к ночи крылья и носилась вдоль хайвеев, как сойка, у которой выкрали из гнезда птенцов, вопила далёкими автомобильными сигналами и никак не желала успокоиться. Если Зарубину что-то взбрело в голову, с ним бесполезно спорить. Кроме того, не мешает хоть раз в месяц проветрить работу. Влад никогда не говорит «проветриться после работы»: работа всё время с ним, торчит в голове, как единственное дерево посреди бескрайних равнин.

Он погостит немного у этого зарубинского знакомого, выпьет чаю или кофе с молоком, послушает пульсирующую, взрывную, точно сигналы «SOS» на морзянке, речь Сава, да пойдёт домой, оставив друга допивать все запланированные им на этот вечер чашки с чаем или рюмки коньяка.