Модель - [55]

Я не имел права ограничить ее взгляды на жизнь своими взглядами, а должен был просто попробовать дать событиям и явлениям, формировавшим ее, те названия, которые считал правильными.

Возможно, что в чем-то я ошибался, но мое стремление не дать эпохе возможность обыдлить эту ставшую мне не чужой девушку было искренним.

А еще я не хотел, чтобы эта девочка стала обывателем…

…Однажды, не помню уже, по какому поводу, мы заговорили об обывателях с критиком Галей Галкиной, с которой мы если говорим, то всегда спорим, а если не спорим, значит, не разговариваем.

Она сказала что-то вроде того, что обыватели меня не поймут, и я ответил ей:

— Обыватели — это те, кто думает, что на них прогресс закончился.

Они готовы остановиться на том, что есть.

Обыватели не бывают первопроходцами; кстати, настоящими художниками они тоже не бывают.

Галкина спросила:

— Почему же тогда их так много?

— Потому что обывателем быть удобней всего.

— Ты против обывателей?

— Обыватели — балласт эволюции, — сказал я, думая, что ставлю в нашем споре последнюю точку, но последнее слово осталось все-таки за Галей:

— Понятно.

Они спасают эволюцию от постоянных опрокидываний вверх тормашками…

…Энн сумела строить свои вопросы так, что ее одетые в слова вопросы временами увлекали меня даже больше, чем ее обнаженные коленки.

И своими вопросами она выстраивала мои собственные мысли по ранжиру.

Но пока вопросы предстояло задавать мне.

— Откуда ты? — Это был самый простой из вопросов, которые я мог и должен был задать.

Энн поднялась с дивана и, в нелишний раз продемонстрировав мне свои длинные ноги, подошла к стеллажу, на одной полок которого стоял глобус.

Это напоминание о том, что Земля все-таки круглая, служило мне для того, чтобы крестиками отмечать те города и страны, куда уезжали мои картины.

Она взяла глобус в руки и, не дав этой маленькой Земле обернуться вокруг своей оси, ткнула пальчиком в одну точку.

Даже из-за стола я увидел, что эта точка находится на Белом море, а была она ближе к Мурманску или Архангельску — уже не играло никакой роли.

— Ты там родилась?

— Нет. Я родилась в Балаклаве, на Черном море.

— Почему же ты оказалась на Белом море?

— Потому что дизельной подводной лодкой командует капитан второго ранга, а атомной — капитан первого.

— Твой папа военный моряк?

— Мой папа был капитаном первого ранга — каперангом.

— Был? — уточнил я, хотя мог бы и не уточнять потому, что мне и так было ясно, что судьба развела эту девочку с отцом.

— Мой папа умер, — прошептала она слова, о которых я и сам должен был догадаться, — и мы с мамой остались одни.

— Энн, — я помолчал всего несколько секунд, — ты понимаешь, что в моем возрасте я уже сталкивался с потерей близких.

И знаю, что это такое.

Не стану говорить тебе пустых слов, потому что сейчас все мои слова будут пустыми…

— И лишними, — вставила Энн тихо.

— … Но если существуют слова поддержки и утешения — пусть я их даже не знаю — знай, я сейчас тебе говорю эти слова.

— Вот ты их и сказал, — проговорила Энн, ставя земной шар на место.

Мне было больно за боль этой девушки, но я не знал, что я мог сделать для того, чтобы ей стало легче.

И поступил самым простым образом — налил ей еще одну рюмку джина.

А пока она подносила рюмку к губам, я тихо встал со стула и молча постоял рядом с ней несколько секунд.

Это была единственная дань, которую я мог отдать ее отцу…

— … Твой папа любил море? — Мой вопрос был довольно нейтральным, но оказалось, что до нейтральных вопросов мы еще не дошли. И пока каждый ее ответ был самостоятельной историей.

— Папа любил нас.

А море было его профессией.

Только тот, кто ничего не знает о моряках, думает, что все моряки любят море.

Моряки любят возвращаться на родную землю.

Даже если эта земля стала родной по приказу Главкома Военно-Морского флота. — На моих глазах, в мгновение, Энн превращалась из маленькой девочки в женщину, способную рассуждать взвешенно, разумно и аргументировано.

И к этому мне еще предстояло привыкать.

— Тебе не нравился Север?

— Север нравится только тем, кто там не жил: мороз зимой и мошка летом.

Но там был наш дом.

До тех пор, пока он там был…

— … Севернее вас жизнь была только на Новой Земле? — проговорил я, в общем-то, представляя, о чем говорю; но она ответила на мои простые слова неожиданно:

— Мы думали, что Новая Земля от нас на севере.

А она оказалась на юге, в Москве.

Именно там была и новая земля, и другая жизнь…

…Слушая слова Энн о Севере, я мог бы припомнить свои блуждания в районах Верхнего Круга, но на память пришла трагедия подводной лодки «Курск».

Трагедия, объединившая нас.

И так уж выходило, что трагедии — это было единственное, что нас по-настоящему объединяло последнее и предпоследнее время.

Чернобыль, «Курск» — и еще многое другое.

Я не видел Праздника Победы и не мог помнить этой великой общей радости.

Но я помнил объединение страны вокруг праздника, произошедшего уже в моей, хотя в то время совсем детской жизни.

Апрель моего девятого года.

Гагарин — с этим именем слова «С чувством глубокого удовлетворения…» становились никчемными; народ и власть, не имевшие во все остальные времена ничего общего друг с другом, по-настоящему радовались вместе. И мальчика качали на площади потому, что он Юра, летчика — за то, что он летчик, студента — за то, что он учится и в будущем принесет всем новые радости.