Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах - [35]

).

Важной вехой в формировании легенды в том виде, в каком она будет тиражироваться в исторических работах эпох Ренессанса и барокко, стало повествование о трех братьях, приводимое польским историком Яном Длугошем (1415–1480) в написанных им «Анналах, или Хрониках славного королевства Польского». Являясь важнейшей вехой в польской позднесредневековой историографии, они были опубликованы лишь в 1615 г., но, несмотря на это, в рукописном виде были известны многим авторам XVI в. В сочинении Длугоша, как и следовало ожидать, старшим братом выступает именно Лех, рассматриваемый автором в качестве потомка Иафета. Интересно, что место Руса в триаде эпических героев у Длугоша остается не вполне определенным. Польский историк приводит в своем труде два мнения на этот счет: по одному из них Рус был третьим братом, по другому — потомком Леха[270]. А. С. Мыльников усматривает в этом обстоятельстве следы еще недостаточной интеграции героев легенды и сомнений на сей счет самого Длугоша[271]. Тем не менее именно Длугошу принадлежит первое четкое определение исторической роли Руса: согласно польскому историку, он является основателем «необычайно обширного русского государства с главным и столичным городом Киевом». Заметим, что подобное определение роли Руса хорошо сочеталось с содержащейся в труде Длугоша концепцией славянских, а точнее польских корней Русского государства, нашедшей отражение в сюжете о польском происхождении Кия, Щека и Хорива — легендарных основателей Киева[272].

В труде Я. Длугоша было впервые обозначено название хорватского замка Псари (возможно, почерпнутое автором от монахов Клепажского бенедиктинского монастыря славянского обряда в Кракове)[273], где обитали Чех и Лех. Следующий польский автор Мацей Меховский (1457–1523), в своем «Трактате о двух Сарматиях» (1517 г.) локализовал замок Псари в Хорватии на реке Крупа[274]. Появление в легенде нескольких дополнительных топонимов (Псари, Крупа), образно выражаясь, «открыло шлюзы», после чего всевозможные подробности в истории переселения Чеха, Леха и Руса из Хорватии на север и северо-восток стали нарастать как снежный ком.

Раннемодерный протонациональный дискурс вместе с меняющимися формами презентации исторического знания был в числе главных факторов, способствовавших историзации сюжета, что выразилось в максимально возможной детализации хронологических и географических параметров истории Чеха, Леха и Руса в историографии XVI–XVII вв. Вместе с тем органично встроить сюжет о братьях в возобладавшую в польской историографии XVI в. сарматскую концепцию происхождения славян, согласно которой они пришли из Сарматии, а отнюдь не из Паннонии или Иллирика, было непросто. Притом что сам по себе сюжет неизменно воспроизводился в трудах польских историков, писавших о происхождении славян (Бернард Ваповский (1456–1535), Мацей Меховский (1457–1523), Мартин Бельский (ок. 1495–1575), Мартин Кромер (1512–1589), Станислав Сарницкий (1532–1597), Мацей Стрыйковский (1547 — после 1582) и др.), его интерпретация в контексте сарматской идеологемы существенно варьировалась от автора к автору.

Так, например, Кромер в труде «О происхождении и деяниях поляков» (1555 г.), рассказав, в соответствии с сарматской концепцией, о переселении славян из Сарматии в Польшу, Чехию и «Руссию», оттуда в Паннонию, и, наконец, из Паннонии в Далмацию и Иллирию, при интерпретации легенды о Чехе, Лехе и Русе столкнулся с большими трудностями, ведь в ней говорилось о переселении славян с юга на север, а отнюдь не в обратном направлении[275]. Это обстоятельство, как и целый ряд других особенностей легенды, воспроизведенной Кромером на основе пролога из «Великопольской хроники» и труда Пикколомини, заставили польского историка проявить в ее отношении изрядную долю скепсиса. Критический дух ренессансного автора в отношении легенды ясно проявляется в следующих строках: «Прибыли ли эти князья со своими народами в эту страну из других мест, или же они унаследовали другие места и пришли к родственным себе народам, которые издревле этой землей владели, или же они сами некогда напали на государство этих народов, или же их сюда пригласили, когда они шли из других земель, — когда все это случилось и откуда сами они происходят, все это почти неизвестно»[276].

Пытаясь примирить господствующую концепцию сарматского происхождения славян с историей хорватских братьев, Кромер и некоторые другие авторы отвергали сюжет о хорватской прародине трех княжичей, а также — вслед за Ваповским — датировали переселение 550 г., что, по их мнению, соответствовало информации византийских источников о славянских миграциях. В то же время (что было весьма характерно для протонационального дискурса эпохи) с помощью легенды о Чехе, Лехе и Русе нередко пытались интерпретировать славянизацию тех или иных регионов Европы. Подобное использование легенды наблюдается, к примеру, в трудах Стрыйковского, объяснявшего с помощью сюжета о Русе (потомке Мосоха) расселение славян на территории будущего Московского царства, и Папроцкого, полагавшего, что Лех подчинил славянам (славянизировал) будущие западнославянские территории на Балтике