Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах - [176]

Анализируемый в едином комплексе, корпус трудов Мандича о ранней хорватской истории позволяет современным хорватским исследователям говорить о создании Мандичем нового большого национального нарратива хорватской истории, альтернативного и по содержанию, и по форме тому, как представлялась хорватская история в историографии социалистической Югославии[1183]. Национальный нарратив Мандича, неизменно подвергавшийся критике в социалистической Югославии, стал весьма востребованным в кругах хорватской эмиграции, а в 1990-х гг., в период отказа от коммунистической идеологии и превращения Хорватии в независимое государство, быстро приобрел популярность в хорватском обществе. Казалось бы, в таких условиях интерпретация Мандичем дуваньской коронации должна была составить конкуренцию интерпретации Кукулевича, вызвав определенный конфликт взглядов. Однако этого не произошло, вследствие чего Дувно стало ассоциироваться с двумя коронациями — Будимира в 753 г. и Томислава в 925 г. Об этом свидетельствуют два красноречивых факта: в 1990 г. город стал снова называться Томиславградом, причем в нем вскоре появился и памятник королю, а с 1995 г. в Томиславграде в память о соборе 753 г. ежегодно стало проводиться культурное мероприятие «Первый хорватский собор» (проводится вместе с Днями св. Николы Тавелича).

Таким образом, можно заключить, что коронация, описанная в «Летописи попа Дуклянина» и «Хорватской хронике», стала основой двух медиевальных мифологем — дуваньской коронации Томислава и дуваньской коронации Будимира, каждая из которых сформировалась и первоначально работала в своем дискурсивном поле. Так, медиевальная мифологема дуваньской коронации Томислава, основанная на работе Кукулевича 1879 г., была элементом медиевальной части формировавшегося во второй половине XIX в. хорватского национального исторического нарратива. Медиевальная мифологема коронации Будимира, основанная на работе Мандича 1957 г., была элементом той версии хорватского национального нарратива, которая была востребована в хорватской эмигрантской среде в качестве своего рода альтернативы югославской версии хорватской истории, критически относившейся к национальным мифам второй половины XIX — первой половины XX в. и тем самым в представлении сторонников хорватского культурного национализма умалявшей историческое величие древней Хорватии[1184].

Притом что с падением коммунизма обе мифологемы заняли важное место в репрезентации хорватской раннесредневековой истории, по крайней мере, на локальном уровне города Дувно, сколько-нибудь острого их противостояния в дискурсивном пространстве хорватского культурного национализма сегодня не наблюдается. Очевидно, это связано с тем, что историографические концепции, на основе которых сложились названные мифологемы, к настоящему времени почти полностью утратили свое влияние в актуальном историографическом контексте. В отличие от ситуации второй половины XIX — первой половины XX в., периода кристаллизации и утверждения канонического хорватского национального исторического нарратива, когда национальные мифологемы остро нуждались в легитимизации со стороны исторической науки, ныне они играют скорее самостоятельную роль культурных артефактов, сохраняя при этом свое мощное символическое значение, апеллирующее к национальной идентичности и историческому воображению нации.

«Наши предки — великие гунны!»: споры о происхождении болгарского народа на Балканах в Новое и Новейшее время

Вопрос этногенеза — сюжет, имеющий важное значение для национальной мифологии. Происхождение — это вопрос исконности, древности, прав на некое историческое или даже протоисторическое наследие. Пересмотр протоистории, отказ от традиционного представления о собственном этногенезе, споры об этническом компоненте нации — явление далеко не новое, и в славянском мире, да и не только, встречающееся массово и повсеместно. Особенно остро подобные дискуссии возникают в условиях кардинальных исторических перемен, смен векторов политического развития и национальных катастроф. Учитывая непростую новую и новейшую историю Болгарии, неудивительно, что историография происхождения протоболгар («праболгар») насчитывает множество работ, что сформировано множество весьма любопытных теорий. В рамках настоящего исследования мы хотим проследить основные перипетии трансформации гуннской теории в Болгарии в привязке к политической истории этой страны, начиная с обретения независимости в 1878 г.

Скорее всего, впервые вопрос происхождения болгар был поднят Филиппом Иоганном фон Страленбергом, шведским офицером, попавшим в русский плен в 1709 г. после Полтавской битвы. Считается, что именно он связал происхождение этнонима «болгары» с названием реки Волга, городом Болгар и казанскими татарами[1185]. Эта концепция использовалась всеми последующими исследователями, включая Жозефа Дегина в 1758 г., В. Н. Татищева в 1768 г., Августа Людвига Шлёцера и Иоганна Христиана Энгеля в 1797 г.[1186], которые считали современных им болгар славянизированными потомками единого евразийского тюркско-татарского народа. В то же время в опубликованном в 1722 г. в России «Славянском царстве» Мавро Орбини относил булгар к славянскому роду. Также альтернативную тюркской точку зрения представил Паисий Хилендарский, который в своей «Славяно-болгарской истории» 1762 г., вполне ожидаемо считал болгар славянами, взявшими свое название перед переселением на Балканы по месту своего проживания, опять же, по реке Волге. Другим представителем «славянского лагеря» был Йован Раич со своей изданной в 1794 и 1823 гг. книгой «История разных словенских народов, преимущественно болгар, хорватов и сербов, из тьмы забвения изъятая».