Многоликий. Олег Рязанский - [91]

Под утро спустился туман, окутал всё поле. Невозможно было разглядеть, что происходит впереди. Где-то вдалеке, судя по звуку, проскакали кони, и сразу же по рядам воинов пронёсся слух: Мелик вернулся! Вывел татар на поле — быть битве!

На востоке, там, где, по расчётам, должны были появиться Мамаевы полчища, заалело восходящее солнце. Туман заколебался и пополз клочьями, открывая огромное, немереное поле.

Великий князь осадил сверкающего боевым нарядом коня перед большим полком, поднял руку, крикнул:

   — Верю в победу, други! — и помчался дальше, к другим полкам.

Где-то далеко, на противоположном краю поля заунывно запела татарская труба. Вздрогнула земля — пошли тысячи воинов.

Степан оглянулся. За ним стоял первый ряд его рати — самые вооружённые, самые сильные рязанские мужики.

— Главное — плечо к плечу, щит к щиту, не размыкайтесь! — в последний раз напомнил он и выхватил меч.

Куликовская битва началась.

Глава тридцать шестая

...Как настырная баба пробралась на поле боя ещё до полного разгрома татар, как отыскала Степана среди трупов, ни он, ни раненный позже Юшка не знали. И Степан, и его меченоша очнулись уже в шалаше, в дубраве, за Непрядвой. Чисто вымытые, обихоженные, перевязанные, лежали они рядышком, словно два спелёнатых младенца, на невесть откуда появившейся пуховой перине, брошенной поверх еловых лап. А вокруг хлопотали Лукерья и три холопа.

Первым пришёл в себя Юшка. Когда Степан наконец открыл глаза, меченоша смог ответить на самые главные вопросы об исходе боя, обо всём, чего не мог знать Степан. Дни шли. Оба стали поправляться и неспешно, опираясь на палки, прогуливались вокруг шалаша. А потом смерды пригнали две пароконные телеги. В одной было сложено собранное на поле брани оружие и доспехи — русские, татарские, генуэзские. На вторую настелили сена и еловых веток, там устроились Степан и Юшка. Степан бросил последний взгляд на дубраву. Листва только начинала золотиться, осень стояла тёплая и сухая. Лукерья села на телегу, разобрала поводья, крикнула. Кони легко пошли, прядая ушами, балуя. Холопы поехали следом в телеге с оружием.

Лукерья, устроившись поудобнее, властно и уверенно держала поводья и время от времени оглядывалась на Степана. Она везла его домой, где он, раненный, слабый, почитай, месяц, а то и более будет в её власти. Степан прочитал всё это в глазах женщины, словно в книге, и вместо благодарности в нём проснулось глухое раздражение, и захотелось сделать больно.

   — Я бредил в беспамятстве?

   — Да, лапушка.

   — Небось Алёну вспоминал?

Лицо Лукерьи на мгновение закаменело, но она сразу взяла себя в руки, кивнула и проговорила, почти пропела в ответ:

   — И её тоже. Только больше меня звал, Степушка.

Если бы она не справилась так быстро с собой, погрустнела или заплакала или зашлась в гневе, он бы скорее всего почувствовал раскаяние, постарался бы словами, лаской утешить ключницу. Но сдержанность ещё больше рассердила. Степан обратился к Юшке:

   — Не узнавал, много ли наших, рязанцев, уцелело?

   — Почитай, меньше половины. Дня три хоронили своих, стояли на костях, потом по домам пошли, — ответила Лукерья.

   — Помолчи, — приказал ей Степан.

   — Зачем ты с нею так? — тихо спросил Юшка. — Не будь её, и нас бы, может, не было.

   — Ишь, разнежился. По ранам нам уже давно пора верхами скакать, — громко ответил Степан. — Великий князь уже в Москве?

   — В Москве, — как ни в чём не бывало ответила певуче Лукерья. — Говорят, народ его Донским прозвал.

   — Что же ты молчала, раньше не сказала? Хорошо-то как народ решил, славно!

   — Кто же мог знать, лапушка, что тебе его прозвище важнее всего на свете? — так же спокойно произнесла Лукерья, но Степан почувствовал в её голосе едва приметный гнев и оттого успокоился.

Полдничали на ходу. Лукерья, вызнавшая всё заранее, спешила добраться до засеки, опасаясь встречи с мелкими отрядами татар. Хоть и говорили люди, что орда бежит безостановочно до самого моря, но бережёного и Бог бережёт. Кто их ведает, этих ордынских татей, может, остались шайки удальцов.

Только миновав засеку и углубившись в приокские леса, решилась Лукерья сделать привал. Ужинали обильно — не по-походному: расторопные холопы всё быстро погрели на костре в мисках, которые запасливая Лукерья предусмотрительно захватила с собой. Юшка достал дудочку, тихо заиграл, холопы уселись вокруг и так же тихо завели песню, словно и не было позади самой многолюдной и кровавой битвы, какую знал русский народ.

Третью ночь ночевали уже в избе. Степан проехал в тот день немного в седле, и после ужина его быстро сморило. Заснул прямо на лавке под образами. Проснулся поздним утром на полу. Оказалось, что вечером стол осторожно отодвинули к стене, а Степана перенесли с лавки на застеленный сеном и периной пол, теперь рядом полулежала Лукерья и глядела преданными собачьими глазами. Заметив, что Степан открыл глаза, она прильнула к нему и стала целовать, чуть касаясь губами.

   — Ладно тебе, — отстранил её Степан, оглядываясь.

В избе никого не было. Со двора доносились невнятные мужские голоса.

   — Кто это там?

   — Юшка с какими-то мужиками шумит, непутёвый, тебя вот разбудил.