Много на земле дорог - [5]

— Хватилась! Так то дело год с гаком как отшумело.

— Ах, Костенька, милый, от Веселой Горки отдыхаю, а сама дрожу, как бы предки опять сюда на исправление не прислали. Представь, я вхожу сегодня с чемоданом в сени, а тетушка аж побледнела! — Вира опять закатилась смехом, на этот раз не поддельным, а по-настоящему веселым и заразительным. — «Надолго?» — спрашивает. Я решила посмеяться и говорю: «Навсегда. Папа с мамой говорят, что большой город мне противопоказан». У тетки, видно, ноги подкосились, и она села, да не на скамейку, а в кадушку с капустой… — У Виры от смеха даже слезы на глазах выступили. — Ну, что ты на меня так внимательно смотришь? Скажешь опять, что я глупая?

— Этого я не скажу, а…

— Значит, любуешься мной?

Вирой действительно можно было залюбоваться. Костя смотрел на ее пышные светлые волосы, лежавшие на плечах, на ее высокий лоб, на светло-коричневые брови с капризным, каким-то горьким изломом.

— Хочешь поцеловать меня? — неожиданно спросила Вира и потянулась к нему.

Костя отодвинулся. Глаза девушки потемнели, горячий румянец залил щеки, лицо стало капризным и злым.

— Вот сейчас ты совсем некрасивая. Похожа на белку… И что ты ко мне со своими поцелуями набиваешься? Бываешь ты серьезной хоть одну минуту или нет?

— Ах, серьезненький! — кокетливо воскликнула Вира. — Хочешь, Косточка, чтобы я к тебе по-серьезному подошла? Уж не замуж ли за тебя пойти — за пионервожатого, за будущего учителя? Оклад восемьдесят рублей, бесплатные дрова, даровой керосин и комната с кухней в старом, дырявом доме…

Костя вскочил:

— Ты перестанешь болтать? Хватит надо мной изголяться! Я… я… за это ударить могу!

Вира поняла, что он не шутит:

— Извини. Я не думала, что ты такой чувствительный. — Она поднялась и высоким, чистым голосом запела: — «Цветок душистых прерий, твой взгляд звончей свирели…» — И, потоптавшись на месте маленькими стройными ножками в розовых капроновых чулках и черных лакированных туфлях на каблучках-шпильках, ритмично играя локтями, она лягнула ножкой, боднула головкой и выпорхнула из комнаты.

Костя кинул ей вслед полный ненависти взгляд и потом долго ходил по комнате, стараясь успокоиться.

Наконец он снова сел за стол, расправил скатанную в трубочку бумагу и принялся писать.

«Твое письмо, Надя, навело меня на раздумья. Я представил тебя и Андрея в Москве, и тех ребят нашего выпуска, которые уехали на Дальний Восток, поразмышлял над своей судьбой и еще раз убедился, что дело не в том, где живет человек. Главное — как он понимает свое место в жизни…»

Писал долго, тщательно обдумывая каждую фразу, стараясь найти именно те слова, которые могли бы точнее передать все, что он думает и что он чувствует. Уже на рассвете, сраженный усталостью, он лег на кровать и уснул, забыв погасить свет.

2

Костя проснулся, бросился к патефону и поставил пластинку с маршем. Бодрая, ритмичная музыка заполнила домик Лазовниковых, полилась в открытую форточку на улицу села.

— Костя гимнастикой занимается! — крикнул сосед Лазовниковых, семилетний Тимка, своему товарищу, живущему в доме на другой стороне улицы.

Друзья подбежали к домику Лазовниковых и, приплюснув к стеклу окна побелевшие носы, с интересом стали наблюдать. Старший пионервожатый вставал на руки, ложился на пол, задирал ноги и, краснея от натуги, поднимал на вытянутых руках тяжелые гири. Потом он медленно прошелся по комнате и скрылся в кухне, унося на плече махровое полотенце.

Завтрак вместе с внуком был отрадным часом для Александры Ивановны. В другое время они почти не встречались. Днем Костя пропадал в школе, вечера проводил в библиотеке или до глубокой ночи засиживался за книгами в своей комнате, выполняя институтские задания.

Александра Ивановна положила на Костину тарелку вареного картофеля и, подперев щеку, любовно поглядывала на него:

— Ешь как следует да не торопись. Говорят, гастрит бывает у тех, кто жует впопыхах.

Костя ел всегда торопливо и не по годам мало. И сегодня он тоже спешил.

— Некогда, баба Саша, в школу спешу. Не терпится. Сегодня мы киоск на принципе честности открываем. Помнишь, я тебе говорил о письме Нади. У них в Москве люди коммунизму учатся. И не только по книгам. Быт по-новому строят. На заводах столовые и магазины без кассиров и продавцов. Транспорт без кондукторов. Все на совесть. Вот и мы тоже попробовали.

Александра Ивановна слушала внука с ласковым одобрением. Ей понятно было нетерпение Кости. Она и сама бы в такой час не усидела.

Костя отодвинул недопитую чашку чая, собрался было вскочить, но бабушка заговорила о себе, о самом сокровенном. Ей тяжко сидеть дома. Тридцать лет она стояла во главе колхоза, не знала ни покоя, ни отдыха, день с ночью путала, работала не за страх — за совесть. А сейчас…

Костя решил утешить бабушку и, сам не веря своим словам, сказал:

— Другие, баба Саша, рады, что уходят на пенсию, а ты грустишь, недовольна. Отдыхай, наслаждайся свободным временем. Да разве мало у тебя дел по дому?

— Дело делу рознь, сынок. Не к таким делам я привыкла…

Костя ушел в школу. В доме стало уныло и тихо. «И так до вечера», — подумала Александра Ивановна. Она подняла занавеску и выглянула в окно. Утро было серенькое. По широкой улице ребятишки шли то стайками, то в одиночку, размахивая самодельными сумками, папками, портфелями. У каждого было свое важное дело, даже у первоклашек. А у нее дела не было. Варить обед и прибирать в доме она привыкла «между делом», никогда не считала это работой.