Много добра, мало зла - [183]

Вынув трубку изо рта, отец бросил в дым фразу:

– Сверкающая машинка точно заржавеет!

Мать возилась с обедом – ее поварешка так и летала туда-сюда по сковороде. Увидев Цюнхуа, она рассмеялась:

– Все на реку ходишь? Ведь у нас же машинка есть!

– Да не привыкла я к ней! – Цюнхуа подала матери тарелку.

Мать обернулась и посмотрела на нее, затем тихонько постучала ложкой по краю сковородки:

– Твой отец боится, что ты будешь сильно уставать, потому и ездил за горы за стиральной машинкой. Я слышала, что она может испортиться, если ее не использовать!

Цюнхуа тихонько пробормотала:

– Испортится и ладно.

Мать не расслышала, поэтому переспросила, пододвинувшись поближе:

– Что ты говоришь?

Цюнхуа отрицательно покачала головой:

– Ничего я не говорила.

Когда еда была уже на столе, Цюнхуа позвала отца. Отец Чуньшу хорошенько вытряхнул трубку, постучав ею по подошве, кашлянул дважды и медленно подошел.

Цюнхуа разложила еду по тарелкам и наконец села. Только она взяла пиалу и уже собиралась положить в нее еду, как почувствовала, что что-то не так. Отец с почерневшим лицом уставился на мать, а та взволнованно смотрела на Цюнхуа. Цюнхуа замерла, подумала и вспомнила. С возгласом «О, точно!» она поставила чашку и помчалась на кухню, чтобы взять новые приборы. Она набрала полпиалы риса и разнообразные овощи, а потом, низко наклонив голову, поставила еду перед поминальной табличкой в специальной нише, палочки же аккуратно положила на край пиалы. Цюнхуа сделала два шага назад и постояла так молча. Только она собиралась занять свое место, как отец мрачно произнес:

– Поставь вино! Ты что, не знаешь, как он это любит?

Цюнхуа поспешно достала бутылку, налила вино в стакан и поставила рядом с пиалой – раздался легкий звон.

Атмосфера за столом была тяжелая, все занимательные истории были отложены на потом, ведь рядом еще присутствовала душа недавно умершего.

Цюнхуа, вымыв посуду, принесла табурет и начала вместе с матерью перебирать соевые бобы под коричным деревом, что росло во дворе. Они болтали и смеялись, солнце переливалось на горошинах бобов. Цюнхуа быстро работала руками, и вскоре они был полны мелкого песка; мать улыбнулась:

– Вот люди все молятся, говоря, что чем больше денег, тем лучше, чем меньше возраст, тем лучше, а мне время уже состарило глаза, бобы и песок не различаю!

Цюнхуа тоже рассмеялась, но быстро замолчала. Отец уселся под карнизом. Его взгляд обжигал, как солнце.

Дверь во двор отворилась – это была жена Дабао. Ей исполнилось двадцать пять на исходе лета – такой же возраст, как и у побегов коричного дерева. С тех пор, как ее муж лег в землю в ущелье, она отбросила неопытность юной невестки и переняла манеры полноправной хозяйки дома, она практически стояла на равных со свекром и свекровью. Иногда Цюнхуа даже завидовала ей, но понимала, что, в конечном счете, ей не сравниться с женой Дабао. У той был ребенок, да к тому же – мальчик, в глазах родителей мужа – драгоценный кусочек. С такой защитой у нее была полная уверенность в праве командовать.

Голос у нее был все такой же громкий, как вошла, сразу заорала:

– Цюнхуа, завтра пойдешь на рынок? Говорят, в магазинчик на улице Чжэньдун завезли новую одежду.

Цюнхуа не ответила, украдкой взглянула на мать. Казалось, что уши и глаза у матери никуда не годятся, она как будто не слышала шума, производимого женой Дабао. Потом она взглянула на отца, его седая голова прислонилась к забору. Лишь спустя какое-то время мать подала голос, крикнув:

– Пришла жена племянника! – а затем велела Цюнхуа: – Принеси ей табуретку!

Вышло, будто она не заметила, что пришла гостья, и теперь ей якобы неловко.

Цюнхуа уступила свою табуретку, жена Дабао, не смущаясь, расположила на ней свою задницу, подняла голову и сказала Цюнхуа, которая стояла, прислонившись к коричному дереву:

– Пойдем! Говорят, в этой партии новые модели – которые в городе сейчас в моде!

Цюнхуа не ответила ни да, ни нет, казалось, прошла вечность, прежде, чем ее рот приоткрылся.

– Да у нас место размером с ладонь, для кого наряжаться-то? – сказала мать жене Дабао, естественно, все еще улыбаясь. Та улыбнулась в ответ:

– Тетушка, вас послушать, так одинокие люди должны ходить с голой задницей!

Мать по-прежнему улыбалась:

– Смотрите, как она говорит, да ее болтовней можно деньги зарабатывать!

Жена Дабао вновь подняла голову:

– Пойдешь или нет?

Цюнхуа все также безучастно улыбалась. Увидев, что ее вопросы не дают результата, жена Дабао скривила рот и поднялась, упершись руками в колени. Она хлопнула Цюнхуа по плечу:

– Все, договорились, завтра утром в семь я за тобой зайду.

Она протопала к двери, не попрощавшись. Глядя на ее силуэт, мелькнувший за воротами, мать холодно хмыкнула:

– Никакого воспитания, все наряжается, а кости мужа еще не остыли!

3

Дни в марте в деревне Таньчжуан были долгими, еще шести не было, а окна уже наполнял желтый солнечный свет. Цюнхуа успела встать до восхода солнца. Она посидела на кровати, темнота перед глазами постепенно стиралась рассветом. Вокруг была все та же вызывающая сердцебиение мертвая тишина и холод. Однако посреди этого выделялось красное пятно – иероглиф