Много добра, мало зла - [185]

– Почему они так на меня смотрят? Да, это их сын, но ведь умерший – еще и мой муж!

Затем она с размаху опустила руки:

– Не надо думать, что я законов не знаю! Я узнавала: по порядку я являюсь первой наследницей! Ты знаешь, что это значит?

Цюнхуа подняла рукав, чтобы вытереть пот. Она отрицательно покачала головой. Судя по всему, жена Дабао нервничала, ее полное тело подскочило, изогнулось в воздухе и приземлилось перед Цюнхуа, словно толстая зеленая гусеница, упавшая с дерева. Цюнхуа от испуга отступила на шаг назад, жена Дабао подвинулась к ней поближе и, как больная, закричала:

– Это значит, что только я имею право решать, как тратить эти деньги!

Цюнхуа ответила:

– Это не мое дело.

Жена Дабао горестно вздохнула и развела руками:

– Тебе приходится выпрашивать деньги на одежду, на твоем месте я бы уже давно взбунтовалась.

Цюнхуа по-прежнему не отвечала, жена Дабао пошла дальше по склону, из-за спины доносились ее вздохи.

Когда женщины подошли к ущелью, обе не произнесли ни слова, лица приобрели некрасивый бурый оттенок. Они обе не осмеливались взглянуть вниз, ведь там покоился кошмар жителей Таньчжуана.

Все произошло однажды под вечер.

Октябрьским вечером деревня Таньчжуан живописно растворялась в сумерках. Это было время ужина, когда все семьи собирались вокруг домашнего очага. Внезапно издалека прибежал мужчина и с окраины начал кричать:

– На угольном заводе произошел несчастный случай!

Ужин был позабыт, все побросали кастрюли-ложки-пиалы-рюмки, и вся деревня, задыхаясь от волнения, помчалась на угольный завод.

Все знали, что если на угольном заводе произошел несчастный случай, то уж точно кто-нибудь погиб или был ранен, в любом случае это было важное событие, но никто и не думал, что будет именно так. Все взрослые мужчины деревни были погребены в шахте. Сначала говорили, что произошел взрыв газа, потом – что протекла вода, не было никаких точных сведений, отчего жители деревни Таньчжуан пришли в еще большее смятение, все горы были наполнены народом, кто-то молчал, кто-то тихонько всхлипывал, а кто-то катался по земле, рыдая во весь голос. Вскоре подъехали машины, подошли еще люди, заполнив собой все ущелье, словно муравьи из развороченного муравейника.

Несколько аппаратов грохотали пять дней, тридцать восемь тел с обоженными до неузнаваемости лицами разложили на земле. Цюнхуа до сих пор помнила тот день, она вместе с толпой пыталась протиснуться на пустое место. Стена, составленная из форменных мундиров, была крепкой, ее попытки не увенчлись успехом, а потом кто-то закричал:

– Никто не выжил, ни один из сильных мужчин Таньчжуана не выжил!

Грудь сжало нестерпимой болью, перед глазами потемнело, она словно с головой погрузилась в кучу угля.

Медленно придя в себя, Цюнхуа лишь через какое-то время осознала, что находится в палате уездной больницы. Там она тупо пролежала три дня, после чего вернулась в Таньчжуан, прилетев, как опавший желтый лист.

Не прошло и нескольких дней, как на столах всех домов в деревне появились толстые пачки денег.

А на другой стороне ущелья появились ровные ряды свежих могил.

Женщины стояли у расселины, ветер трепал их волосы, но было нехолодно. Угольная равнина под ногами хранила молчание. После несчастного случая приехала команда подрывников, прогремело несколько взрывов: так шахта была опечатана. Прошло три года, приковывающая взгляд чернота размылась дождевой водой до неясножелтого.

– Куда идти? – спросила жена Дабао.

Цюнхуа указала на место, где была угольная шахта. Жена Дабао подняла на нее глаза:

– Не можешь идти?

Цюнхуа покачала головой и ответила, вытаскивая из сумки бумажные деньги:

– Отец велел на месте угольной шахты сжечь эти деньги, чтобы почтить память Чуньшу.

Жена Дабао холодно хмыкнула:

– Твой отец надоел уже. Было бы больше денег, он точно хрустальный гроб заказал бы для сына. Он бы тебя заставил целыми днями рыдать над мертвым телом.

Цюнхуа ответила:

– Зачем ты так грубо говоришь? Что плохого в том, что он скучает по сыну?

Скривив губы, жена Дабао ответила:

– Да, я жестокая, и что? В первый год Дабао мне часто снился, на второй год – реже, а в этом году и лицо его уже стало забываться.

Цюнхуа свирепо посмотрела на нее:

– Ешь и спишь хорошо, нет у тебя ни души, ни сердца!

Та растянула губы в улыбке:

– Перед лицом родителей Дабао я все делаю как надо: в первый день Нового года, в пятнадцатый, в праздник поминовения усопших я первая сжигаю жертвенные деньги и возжигаю благовония, я ведь знаю, что им это нравится.

Цюнхуа не отреагировала, продолжая идти по горной тропе. Жена Дабао поспешно прокричала:

– Я ведь тебя учу! А ты нос воротишь!

Раньше лишь одна дорога вела из Таньчжуана в уездный город, вскарабкаешься на вершину ущелья, спустишься по горному склону, пересечешь бывшую угольную шахту и выйдешь на большую дорогу. После того, как шахта погребла людей заживо, жители Таньчжуана проложили новую дорогу вдоль горного хребта, да, это было намного дальше, но они не хотели ходить по кратчайшей дороге, которая могла разбудить воспоминания, все они боялись душевной боли.

Спустившись по склону, Цюнхуа обнаружила, что на дороге появились разные по размеру следы. Кто-то снова начал ходить по короткой дороге, и это снова волей-неволей вызвало горестные раздумья.