Много добра, мало зла - [181]

Дядя в упряжке занимал место коренного, еще с тремя товарищами они стояли в самом последнем ряду. При начале движения нужно было, упершись одной ногой чуть впереди, другой позади, сделать полшага, при этом следовало согнуться в положение дышла, уткнуться головой в зад впередистоящего, поднатужиться, и тогда каток, как будто нащупав путь, начинал неспешно проворачиваться. Только тут рабочие могли расслабить задницы и, смиренно кивая на каждый шаг, тянуть каток вперед. Каток утрамбовывал рыхлую землю, а также закатывал следы рабочих.

В тот день каток уперся в камень, и даже с восемью дополнительными рабочими его не удавалось провернуть. Бригадир позвал еще восьмерых. Тридцать два человека натянули веревку, крикнули «взяли», каток тотчас покатился, веревка на плечах ослабла, дядя упал, и каток отдавил ему обе ноги. Когда его доставили в больницу, врач их отрезал.

Инвестор, привезенный вице-мэром, услышав дядины вопли, развернулся и уехал. Между тем для вице-мэра успешное воплощение данного проекта означало, что на следующих выборах он имел шансы пройти в мэры. Ярость его можно было себе представить.

С того дня как дядя стал препятствовать стройке, у деревенских начались непримиримые споры. Одна партия говорила, что этот старикашка сумасшедший. Мол, построят комплекс, у деревенских появится работенка, можно будет продавать снедь или пробавляться еще каким-нибудь смежным бизнесом, разве это не доброе дело? Другая партия не соглашалась: не нужно такого добра, за столько лет что в городе, что в деревне, когда это добро сваливалось на твою голову? Только родственникам или приятелям начальства и светит разжиться, так ведь? Вот испортят водохранилище, загрязнят его, откуда будем брать воду для заливных полей? Они напортачат и уйдут, а мы-то местные, еще наши предки здесь жили.

Когда инвестор передумал вкладывать капиталы, то споры деревенских поутихли. Однако взбешенный донельзя вице-мэр заявил, что дядя должен нести ответственность за все последствия. Дядя же с видом победителя сказал вице-мэру:

– Как тебе угодно. Мне и жизнь-то недорога, неужели тюрьмы испугаюсь?

Мне казалось, что на тюремный срок это не тянет, дядино поведение все же недотягивало до преступления, под закон это не попадало. Я успокоил брата, мол, вице-мэр просто пугает, а уж если подаст в суд, то я обязательно приеду. Через однокашников на родине я узнал, что тамошним чиновникам дядя стоит поперек горла. Иск действительно обсуждался на совещании у руководства, но никаких шагов пока не предпринимали, так как никто не знает, как с этим быть.

Брат больше не звонил, это подтвердило мою правоту, и я успокоился.

Следующий раз я оказался дома и навестил дядю уже где-то через полгода. Я специально выбрал для визита послеобеденное время, когда ярко светило солнце, чтобы проверить, заметит ли он меня с дерева.

Однако, уже зайдя во двор, я обнаружил, что дядя не сидел на дереве и не вязал корзины под стрехой. Меня охватило тревожное предчувствие: не заболел ли он?

Мое сердце успокоилось, только когда я вошел в дом. Дядя лущил кукурузу в боковой комнате. Взяв кукурузину, он шоркал ею по деревяшке с набитой поверх резиновой подошвой, и зерна осыпались. В комнате с одной стороны лежали кукурузные зерна, с другой – кочерыжки, между ними не было перегородки, поэтому они смешивались. Когда я вошел, дядя на скамеечках добрался до стула, ловко плюхнулся на скамейку, а затем, опираясь на ручку, взобрался на стул и предложил налить мне воды. Я торопливо сказал, что сам управлюсь.

– А в деревне разве нет молотилки? Чего не пользуетесь?

– Ни к чему.

– Брат, наверное, скаредничает, слышал, что за день пользования молотилкой берут тридцатку.

– Не в деньгах дело, – ответил дядя.

– Так ведь много кукурузы, это когда управишься?

– Да не долго, опять же мне нечем больше заниматься.

– Слышал, что теперь тебя даже вице-мэр боится, не решается заезжать в Жаньсинба, ты суров.

Мне казалось, что эта шутка его порадует, кто бы мог подумать, что он сердито глянет на меня:

– Боится меня? Если бы боялись, то не раскапывали бы повсюду могилы.

Сказав, он в сердцах шваркнул початком, и очистил целую пригоршню зерен.

В это время вернулись брат и невестка, подрабатывавшие на заводе по переработке перца. Это было подразделение пищевой фабрики из Чунцина. Сейчас как раз отстраивали цеха, и многие деревенские были там заняты.

Брат был такой же, как и прежде, медлительный и спокойный. Сестра же не сдерживала воодушевления, так как после завершения стройки она могла устроиться туда на работу и расфасовывать перец по бутылочкам.

От брата я узнал, что дядя больше не поднимается на дерево. Я поинтересовался: это вице-мэр или еще кто-то не пускает его туда, или деревенские возражают, или сами домашние запретили? Брат пояснил, что ни то, ни другое, ни третье, это он сам больше не хочет ни смотреть, ни орать.

– А что случилось? – с некоторой тревогой поинтересовался я у дяди, – Почему ты больше не сидишь на дереве?

– А что там делать? – в свою очередь спросил он меня и продолжил лущить кукурузу. Он, видимо, слышал наш разговор с братом вне комнаты. – Ничего интересного не увидишь, у меня от глядения аж глаза пухнут!