Много дней впереди - [17]

На большой перемене я Кристепа отозвал в самый дальний угол длинного коридора, к окну.

— Мне с тобой нужно поговорить, — сказал я и вспомнил, что мама так же начала. Глаза у меня стали горячими, но я крепко стиснул зубы и помолчал. Тут плачь не плачь…

— Ты чего молчишь? — спросил Кристеп. — Зачем позвал меня сюда?

— Большой секрет, Кристеп! Тайна… Дай честное пионерское, что ты никому…

Он рассердился.

Все сердились на меня в этот день.

— Если не веришь — молчи!.. Веришь — так говори. Охотник умеет молчать… Не хочешь — я пойду в снежки, третий «Б» нас вызывал.

Он спрыгнул с подоконника.

— Да подожди ты, охотник! — Я схватил его за локоть. — «Снежки, снежки… Третий «Б»!.. Делать больше нечего — «в снежки»! Ты этого видал сегодня у меня дома? Ну, Фёдора Григорьевича — что помогал нам дрова складывать?

— Видал… Я его знаю: он работает в экспедиции. Вместе с отцом ходил весновать на Улу-Кюёль, озеро такое есть… Отец говорил, однако, его ружьё промаха не знает.

— Мне какое дело — знает не знает!.. — сказал я. — Он в экспедиции или не в экспедиции… Он будет мой отец, чужой отец, понимаешь ты?

— Оксэ!

— Оксэ или не оксэ, а будет…

Кристеп вытаращил глаза и уставился на меня, но ничего не успел сказать, потому что к нам подбежал и остановился возле нас Костя Макаров, как будто кто-то просил его подбегать и останавливаться.

— А вы чего тут? — спросил он. — Знаете, что третий «Б» опять нос задирает? Все ребята во двор побежали, а вы прячетесь. Боитесь с третьим «Б»?..

— Ты… ты… ты проваливай! — сказал я, не слезая с подоконника. — Коридор большой, ходи гуляй. Сам-то почему не во дворе, сам-то побоялся? А тут нечего тебе делать.

— Смотри ты — «коридор большой»! Где хочу, там и буду стоять, двоечник ты московский!

Я слез с подоконника и показал ему кулак:

— Да мы в Москве таких…

— А что «в Москве, в Москве»?.. Кулаками хвастались друг перед другом: у кого кулак грязнее?

— А и били!

— Да ну? Ты?.. Ври побольше!

Он так смотрел на меня, что стоило ему съездить как следует, чтобы знал.

Костя ещё добавил:

— И кулак-то, однако, с воробьиный клюв. Таким кулаком чесаться разве хорошо!..

Ах, чесаться? Так…

И я ему засветил с правой, только зубы у него лязгнули! От его руки увернулся и ещё раз дал, и ещё раз! Будет знать, как… Ух!.. Это он меня достал, в кровь, кажется, расцарапал щёку.

— Ну подожди же ты! — крикнул я ему.

Вот! Но тут не сосчитать было, сколько раз я его, сколько раз он меня… И не чувствовал я, больно ли мне или не больно. Ага, вот сейчас ему по уху… Но кто-то схватил меня сзади за руку. Костю тоже оттащили.

Это два наших семиклассника, здоровые ребята, вмешались.

А рядом стояла Вера Петровна, тёрла подбородок и качала головой. Теперь-то начнётся… Принесло её сюда, сидела бы в учительской, как все учителя, и ничего бы не знала: дерёмся мы или играем…

— Та-ак… — сказала она. — Хорошо. Хороши оба. Просто красавцы. Приводите себя в порядок и пойдёмте со мной в учительскую: будем во всём разбираться.

Кристеп рядом морщился, как будто у него зубы болят. Я подмигнул ему и платком промакнул кровь на щеке, заправил рубашку в пояс, руки вытер о штаны, пригладил волосы. А ещё чего в порядок приводить?

В учительской Вера Петровна заставила нас сесть на диван и сама села между нами.

Высокий худой учитель географии, с носом, похожим на вороний клюв, надел очки и посмотрел в нашу сторону.

— Что они там у вас натворили, Вера Петровна? — спросил он.

— Драчуны, — ответила она.

И учитель покивал головой, как будто поклевал что-то.

Я ждал, что она станет спрашивать, и смотрел на большой цветок в кадке у окна. На тонком стволе было много веток, листья немного пожелтели, но всё равно были зелёные. Интересно, как он называется?..

— Рассказывайте, — сказала учительница. — Всё рассказывайте, как было.

— Пускай не дразнится, — сказал я, но головы к ней не повернул. — Пускай ко мне не лезет. Я к нему лезу?! Очень мне нужно с ним связываться!

— И всё-таки связался? Кто из вас ударил первый?

— Ну, я ударил…

— Без «ну»… Кто первый ударил?

— Я…

— Так я и думала… А ещё говоришь: пускай не лезет!.. Это как же получается? У нас никогда такого не было. Все у нас в классе живут мирно, дружно, никаких происшествий… Вдруг — драка! Кто же подрался? Новенький. Тот самый москвич, который для всех должен служить примером.

Она говорила, а кто-то всё время то открывал, то закрывал дверь. Всё на меня! Всё на меня! А почему не спросила, как это я ни с того ни с сего ударил Костю по уху? Может быть, он сам напросился?.. Это надо было спросить, раз она учительница.

Вера Петровна продолжала:

— Да, примером… А я по твоему лицу вижу, что ты сидишь и упорствуешь. Не хочешь признаться, что был неправ… Надо иметь мужество признавать свои ошибки. У тебя этого мужества нет, а в жизни оно необходимо всем — и большим и маленьким. Завтра, Савельев, к началу уроков приведёшь мать. Я с ней поговорю, чтобы она обратила внимание на…

Дверь распахнулась, и Кристеп почти вбежал в учительскую.

— Вера Петровна! — закричал он. — Вера Петровна! Разве Женя один виноват? Разве Костя не виноват? Мы с Женей сидели, не трогали его. Подошёл к нам, сам подошёл, начал Женю дразнить. Он первый, Костя первый. Так было. Пусть сам скажет, если не боится правду сказать.