Много дней впереди - [11]
— У меня ружья нет, — сказал Кристеп и повернулся к ней лицом. — Это винтовка малокалиберная.
— Нам некогда, мы идём на протоку, в тайгу, — сказал я.
— Вот хорошо! И я с вами.
— Нет, — отрезал я. — Ещё не хватало!
— Почему?..
Она же никогда сразу не уймётся.
На этот раз ей ответил Кристеп:
— Женщина в тайгу ходит ягоды собирать. Охота — мужское дело.
— А вот и нет! По радио рассказывали — я сама слышала, — есть одна женщина, кажется в Средне-Колымске, она больше всех мужчин принесла песцовых шкурок!
— Одна такая есть, больше нет, — сказал Кристеп.
— Почему мне нельзя с вами?..
Пришлось мне снова вмешаться. Кристеп ведь много слов говорить не любит, а тут просто так не отделаешься.
Я сказал:
— Потому… потому, Кристеп слыхал: там, на протоке, появилась рысь. И мы хотим её подстрелить, чтобы не шлялась на свободе, чтобы не напала на кого-нибудь.
Кристеп посмотрел на меня и кивнул головой.
— Да вы что?! Она же вас разорвёт!
— Кто кого, — сказал Кристеп и свободной рукой погладил ствол.
— Мы сами шкуру с неё сдерём, — погрозил я.
— А мне потом покажете? — Оля, кажется, начала сдаваться.
— Покажем. Только ты никому не говори, куда мы… Под вечер приходи к магазину, туда, где брёвна свалены, знаешь?..
— Знаю, приду, — ответила она.
Мы пошли дальше и позволили Оле проводить нас до последнего дома. Здесь она осталась и смотрела нам вслед.
Мы с Кристепом обернулись и ещё махнули ей рукой.
А как только дом скрылся, Кристеп снял винтовку с плеча, заложил в ствол патрон и затвор поставил на предохранитель.
— Так, — сказал он, и мы снова зашагали.
Тайга с обеих сторон подступала к дороге. Деревья стояли стеной. Ветки у них были голые, а когда мы шли по обочине, ступать было мягко: на землю нападало много рыжей хвои, нога тонула в ней. Нет, на Севере всё как-то по-особенному, не так, как всюду!
— Как же это? — спросил я. — Сосны-то всю свою хвою порастеряли! Вон сколько её опало!.. А ещё говорят про них — вечнозелёные…
— Какие сосны, где сосны видишь? — засмеялся Кристеп. — Лиственницы это… Они всю зиму будут стоять голые, а весной оденутся в новую хвою. Сам увидишь в апреле. А сосны — вон справа есть немного сосен.
В самом деле, кучка сосен стояла справа, и хвоя у них была темнее. И ветки росли высоко над землёй, выше, чем у лиственниц, — самому долговязому не достать.
— Плечо у тебя не устало? — спросил я. — А то давай я понесу, хочешь?
— Ты никогда не держал ружьё в руках, — сказал Кристеп. — Тебе нельзя — оно заряженное.
Я обиделся и замолчал и не обращал никакого внимания, что там Кристеп рассказывает, пока мы идём и никак не дойдём до его протоки.
Я был доволен, что мы не достали билетов и пошли в тайгу вместо кино.
Тайга… Кристепу позавидуешь. Вот бы и мне пожить на зимовье!.. Я бы всё знал не хуже, чем он. А сейчас никакие звери нам не встречались. Наверно, потому, что мы шли не таясь и разговаривали громко.
— Давай, Кристеп, помолчим, — предложил я. — Зайца, может, тогда увидим. Или лисицу!..
— Никого не встретим… Человек близко. Зверь не любит, когда пахнет человеком, зверь боится, дальше уходит. Если хочешь, помолчим.
Мы замолчали. Но это не помогло. Звери, наверно, увидели, что люди идут не как-нибудь, а с ружьём. И попрятались. Одни вороны перелетали с ветки на ветку и что-то каркали друг другу. Но что — вороны! Их в самом посёлке сколько угодно. Не ворон же я пришёл смотреть!
А что, если бы мы по-настоящему выслеживали рысь?.. Как только я об этом подумал, мне показалось, она тотчас прыгнет на меня сзади, и я голову в плечи втянул. Но я бы ни за что не повернул обратно! Я старался ещё тише ступать, носки загибал внутрь. Глазами стрелял во все стороны, чтобы первым заметить рысь и сказать Кристепу, если она действительно тут где-нибудь прячется. Он говорит, поблизости от человеческого жилья зверей не бывает… Но ведь братьям этим, из газеты, встретилась же она!
Один раз мне показалось: что-то шуршит в кустарнике! Я замер на месте… А Кристеп — ничего… Не остановился, не снял с плеча винтовку, продолжал идти. И я пошёл за ним. И вдруг заяц, живой заяц под кустом! Я присмотрелся: это серый камень там лежал.
Кристеп свернул в сторону. Тропинка была еле заметна, но она привела нас на берег протоки. Края у неё уже были затянуты льдом: «забереги» это называется. Мы стали бросать камни, но лёд не могли пробить; камни застревали и чернели, как изюмины в манной каше.
Кристеп сказал, что летом будем ходить сюда купаться. Вода здесь не такая холодная, как в реке. Вода течёт медленно, и солнце успевает её нагреть.
— Так… Что же вы, камни на лёд бросаете, а где же, где ваша рысь?
Камень выпал у меня из руки. Я быстро обернулся — Оля!.. Оля вышла из-за старой сухой корчаги и ехидно улыбалась, глядя то на меня, то на Кристепа.
— Так где же рысь?..
— Убежала, — ответил я. — Она поняла, что мы за ней пришли, что у нас есть оружие, и убежала.
— И не ври, и не ври! Я шла за вами следом, всё время шла. Не было никакой рыси. Ты, Женя, говорил: хоть зайца бы увидеть… И никого не было. И здесь нет. Хоть и подальше это от посёлка…
Беда с девчонками… Всё они видят, всё знают… Но возразить Оле было нечего: на протоке никого, кроме нахальных ворон, не было. Зря мы, выходит, рисковали и тайком утащили отцовскую малопульку. Малопулька есть, патроны есть, — быть в тайге и ни разу не выстрелить?..
